.. Маменька кричала ему с крыльца:
-- Оставь скотину в покое! Эвон оглобля брошена,поиграй-ка
с оглоблей. Или телегу по двору покатай...
Емубылочетыре года, когда он пропал. Дворня облазала все
закоулки усадьбы, девок послали в лес "аукать", парни нырялив
реку, шарили руками по дну, а отчаянью Дарьи Васильевны не было
предела.Опятьбеременная,свысоко вздернутым животом, она
металась перед дедовскими черными иконами:
-- Царица Небесная, да на што он тебе? Верни сыночка...
А пока его искали, мальчиктерпеливокачалсянаверхушке
старойберезы,слюбопытствомвзиралсвысоканалюдскую
суматоху. С тойпорыиповелось:большуючастьднейГриц
проводилнадеревьях,искуснопряталсявгуще зелени. Там
устраивал для себя гнезда, куда таскал с огородов репу, которую
и хрупал, паря над землею на гибких и ломких сучьях.
Но говоритьещенеумел!Наконец,словнопокакому-то
капризу природы, Гриц однажды утром выпалил без заминки:
-- Сейчас на речку сбегаю да искупаюсь вволю, потом на кузню
пойду глядеть, как дядька Герасим лошадей подковывает...
Ему было пять лет. Отец срезал в саду розги:
--Заговорил,славатеГосподи! Ну, Дарья, оно и кстати:
пришло время Грицу познать науки полезные...
И появился пономарь счасословомицифирью,которомуот
помещикабыловнушено,чтозавнедрение наук в малолетнего
дворянина будет он взыскан мерою овса и пудом муки.
-- А ежели сына мово не обучишь мудростям, -- добавилмайор
Потемкин, -- быть тебе от меня драну...
-- На все воля Господня, -- отвечал пономарь, робея.
Взялондощечкуиопалилеенадогнем,чтобыдерево
почернело. Мелком на доске показал Грицу, как белым почерному
пишется.Началосьученье-мученье.Сколько ни бился пономарь,
складам обучая, мальчик никак не мог освоить,почемуизба--
это не изба, а "ижица", "земля", "буки" и "аз".
-- Изба-то -- вон же она! -- показывал за окошко.
--Так она в деревне ставлена, а на бумажке инако выглядит.
Опять же дом -- не дом, а "добро", "он", "мыслете"...Колине
осознал, так опять батюшку кликну с розгами, пущай взбодрит!
В чаянии овса с мукою долго старался пономарь, но обессилел,
за что и был изгнан. Отец сам разложил перед собой пучки розог,
раскрылветхостьСимеона Полоцкого. Водя пальцем по строчкам,
майор (с утра уже выпивший) бубнил сослепу:
Писах в начале по языке тому,
Иже свойственный бе моему дому.
Таже увидев многу пользу быти
Славенску ся чистому учити,
Взях грамматики, прилежах читати;
Бог же удобно даде ю ми знати...
-- Смысл реченного мною внял ли ты?
-- Не, -- отвечал Гриц, -- не внял я.
Майор сразу накинулся на него с прутьями:
-- У, племя сучье, так и помрешь без разума, Бога не познав,
о чем в сих виршах складно и открыто сказано...
Но вскоре и отец отступился, сообщив жене:
-- Родила ты бестолочь эку!
-- Неужто и впрямь совсем без разума наш сыночек?
-- Весь в тебя, -- отвечал муж, тяжко задумавшись.
..
Но вскоре и отец отступился, сообщив жене:
-- Родила ты бестолочь эку!
-- Неужто и впрямь совсем без разума наш сыночек?
-- Весь в тебя, -- отвечал муж, тяжко задумавшись. -- Надо в
Дятьково ехать. Сказывали мне братцы, что живет там вотставке
артиллерииштык-юнкерОболмасов,которыйза десять рублев с
харчами любого недоросля берется в науки вывести...
Сочетаниесловштык-юнкербылочересчурколючими
непонятным,отчего Гриц заранее стал готовиться к худшему. Так
оно и случилось. Однажды въехала в Чижово телега, поверх охапки
соломы сидел Оболмасов в драном мундире, заросший шерстью,аки
зверьбиблейский. А вместо ноги была у него деревяшка, жестоко
исструганная с боков на лучинудлянуждскромногосельского
быта...
Штык-юнкеру первым делом поднесли чарку.
-- Этот, што ли? -- спросил он, на Грица кивая.
-- Он, батюшка, он и есть, дурень наш, -- кланялась мать. --
Уж ты постарайся, покажи ему науки всякие, чтобы умнее стал...
-- Это я вмиг! -- обещал герой Полтавы, выпивая.
Передизначальнымуроком отстегнул он свою ногу и водрузил
на стол, указывая на нее перстом поучительно:
-- Вот этой ногой да по башке -- у-у, пыли-то будет!
Велел он писать на доске сложение четырех кпяти,азатем
коварно повелел из полученной суммы восемь вычислить.
-- Сколь получается? -- спрашивал злоумышленно.
-- Сам небось знаешь, -- опасливо отвечал Гриша.
Штык-юнкерпотянулсябыло к ноге, но ученик тут же выкинул
ее в окно, за ней исамвыпрыгнул.Моментальноочутилсяна
самойверхушкедерева. Оттуда, неуязвимый, как обезьяна, Гриц
внимательно пронаблюдал за отъездом штык-юнкера,награжденного
пятьюрублями("запосрамление чина"), и спустился на землю,
лишь соблазнившись посулами матери:
-- Так и быть! Дам я тебе пенки с варенья слизать...
Отец даже сечь не стал. Майорвпалвмрачнуюмеланхолию,
котораяисторическивполнеобъяснима.Деловтом,что по
законам Российской империи всех дворянскихнедорослейнадобно
являтьвгерольдиюна первый смотр в семилетнем возрасте. От
родителейстроготребовали,чтобыдетичитатьисчитать
умели...Долго обсуждали Потемкины эту монаршую каверзу, потом
решилицеликомположитьсянаволюбожиюистализаранее
готовить дары в смоленскую герольдию. Отец выговаривал сыну:
--Ничего-тос тебя, кроме навозу, дельного еще не было, а
сколько убытков я терпеть уже должен...
В канун отъезда служили молебны, лошадей откармливали овсом.
Гришу нарядиливсапожки,подпоясаликраснымкушачком.На
телегугромоздилидары--окорокаи гусей, бочата с медом,
бутыли с наливками. Крестясь и поминаяБога,тронулись!Отец
угрожал: дворянских смотров бывает три -- в 7, в 12 и в 16 лет.
--Сейчасеще можно откупиться, а вот на третьем смотре не
откупишься и пропадешь на краю света... Нно-о!--понукалон
лошадей.