..Потемкинлекциипосещал,новбегахбывал
неоднократно. В балаганах смотрел, как заезжая сМальтыдевка
силупоказывала:ставилинагрудь ей наковальню, по которой
мужикимолотамиухали,потомвкатывалинаживотдевке
сорокаведернуюбочкус водкой, а поверх бочки итальянец делал
разные позитуры и даже на голове стоял, не падая... После таких
чудес кому охота сидеть в аудитории, где темно от двухокошек,
изовсехщелокдует,апод ногами крысы с крысятками так и
шныряют!
Нерадивую младость положено сечь: дворянсекли,портковс
нихнеснимая,дабыне бесчестить, а разночинцев пороли без
порток,очестиуженепомышляя.Практикавоспитания
благородныхмужейотечествадопускаланошениеими на груди
дощечки с изображением осла. Зато педагогамвозбранялосьбить
студентов по голове "палкой или иным инструментом". Прохожие на
всякий случай обходили университет стороной, -- здоровущие, как
телята,псымеделянскойпородыохраняли"питалищенаук".
Потемкин неизменно имел охоту лишь к тому, что ему нравилось, и
не терпел, если в него вдалбливали то, что вголовеникакне
умещалось.Отэтогоуспехамипохвастать не мог, хотя и было
завидно, когда на "акте" ректорМелиссиновыделиллучших--
ДенисаФонвизинаиЯковаБулгакова...Потемкинспросил
приятелей:
-- С чего это вы, поросятки, такие прыткие?
-- А мы в дипломаты желаем.Нам,Гришенька,мухноздрями
ловить не пристало: политика высокая дураков не жалует.
--Овысокостичина не тщуся, -- вздыхал Потемкин. -- А в
монахи возьмут и без отличий научных...
Меделянские собаки, спутав его спрохожим,порвалиштаны.
Григорий Матвеевич Кисловский выразил недовольство:
--Отчего собаки одного тебя избрали для нападения? Сколько
дворян в университет ходит, а порты у всех целы...
И подарил ему книгу Монтекукколи -- знаменитогополководца,
которыйзаделюнцазаживое. Фантазия разыгралась: Потемкин
видел себя, вопрахесраженийпопирающимгидру,атрубные
гласьд,воспевалиегодостоинства, сама Паллада спускалась с
небес, возлагая напасмурноечеловенокславы...Началон
горячиться.
-- Мне бы еще о Валленштейне почитать.
--Перестаньметаться,-- уговаривал его Рубан. -- Гляди,
как шатает тебя: то в монастырь, то в полымя бранное...
Мелиссино выразил душевное участие к Потемкину:
-- Догадываюсь, что при вашей живости способнывы,сударь,
выказать успехи блистательные. Прошу вас убедительно превозмочь
себя, и я вам обещаю золотую медаль.
-- Поднатужусь, -- обещал Потемкин...
Денис Фонвизин научил его экзаменоваться:
--У профессора латыни пять пуговиц на кафтане, а четыре на
камзоле.Кафтанныеобозначаютсклонения,акамзольные--
спряжение.
Кафтанныеобозначаютсклонения,акамзольные--
спряжение.Тебеизнать ничего не надобно: за какую пуговицу
профессор схватится, этоибудетозначатьответнавопрос
его...
Фонвизин медаль получил. Потемкин тоже!
Неожиданно скончался благодетель его -- дядя Кисловский, а в
канун часа предсмертного имел он беседу с племянником:
--Боюсь,пропадешьты,Григорий:бездельныйтыи
бесцельный. Для таких, как ты, Волга течетвольная--вотв
разбойники ты сгодился бы, наверное. А может... Кто тебя знает?
Может и обратное произойти: ведь таких обормотов случай любит!
Накладбище,когдаКисловскогопогребали,ради утешения
вдовы его присутствовала игуменьяматьСусанна,женщиналет
сорока,красиваянеяркойисмущенной красотой. И хотя Гриша
сильно плакал над могилою дяди, номать-игуменьюоглядывалс
большойохотой. От мыслей грешных его отвлек служка Греческого
монастыря, сказавший, что благочинный Дорофейкнемуинтерес
возымел:
-- Не тот ли ты Потемкин, который пел в хоре церкви Дионисия
Ареопага, что в переулке Лаврентьевском?
-- Это я орал, -- отвечал Гриша.
-- Дорофей на субботу к столу зовет братскому...
Вкельеблагочинного иеродиакона, прохладной и чистенькой,
висели два образа: Умиления злых сердециУтолимояпечали.
Настоятель Греческого монастыря показал на лавку.
--Орешьтыздорово,слыхал я тебя! -- сказал он. -- Ну,
садись, орясина дубовая, на мою доску липовую...
От стола, уженакрытогоктрапезе,Потемкинаметнулок
книгам старинным, которых было у Дорофея великое множество.
-- О дюке Валленштейне нет ли чего?
-- Нашел ты кого вспоминать, -- с укоризною отвечал Дорофей,
берясьза графин с рябиновкой. -- О погубителях рода людского,
кои ради догматов изуверских кровию насыщали утробы свои,книг
не содержу... Иное здесь собрано, брат!
Но иное Потемкину было не по зубам: книги чешские и сербские
перемежалисьслатинскимиигреческими (все в переплетах из
двух досок, в застежках золоченых).
-- Славянство -- боль моя, -- признался Дорофей. -- Вотбыл
ямолодиболелсвоей болью. А в возраст придя, стал болеть
чужою. Больно ли тебе от слов моих? -- спросил он вдруг.
-- Да нет. Пока не чую боли.
--Тыглупеще,--сказалДорофей.--Вотнынео
Валленштейне спрашивал, а на что дался тебе сатрап цесарский? Я
знаю,чтогишториичистенькой,сытенькойдагладенькой не
бывает. Любой народ купели кровавой не миновал. Зубами каждый в
страхенащелкался.Россия-тодавновоззриласьзахребты
Балканские,откудастоныбратские долетают... Чего не пьешь?
Чего не ешь?
-- Я слушаю, отец благочинный.
-- Ты слушай, сын. Учиться надобно.
-- Так я учусь.
-- Пустое все... Уроки исполнять и скотина способна, которая
в соху или телегу впряжена. Ученье светом брызжет на техлишь,
кто ищет света.