Он вышелизпарка в тихий пустынный московский переулок. Студенты уже
ждали его, живописно привалившись к чугуннойрешеткепрошлого века,все в
современныходеждах,ночныебликиигралисвысокими коленямиТинатины
Шевардиной.Вконцепереулкапоявилисьитихопоползликовсем
присутствующим широко расставленные четыре хрустальных глаза.
Все рухнуло, подумал Малькольмов, нащупали, космополиты проклятые!
Он не ошибся, к институтскому парку приближалась черная дипломатическая
четырех-спальная-восьми-цилиндроваяколымага, а изнее емумахалапьяная
женская рука. Это приехали поего душу давнишняя его любовница Машка Кулаго
и старый его англо-американский, а вернее, интерконтинентальный кореш Патрик
Тандерджет.
- Геночка-лапочка! Вот и мы! Вот и мы! - завизжала Машка и выскочила из
машины. Она былавсвоих неизменных джинсах икрасной рубашке, завязанной
калифорнийским узлом под торчащими в разные стороны грудями.Между рубашкой
иджинсами поблескивал,словнокрыша "Фольксвагена",потрясающийМашкин
живот. Машкины глазища танцевалихулу. Она была очень хороша, как всегда по
ночам, когда перебиралась за пол-литровую отметку.
Затем появились жирафьи ноги в стоптанных башмаках "хаш-папис", а вслед
заними вылезПатрик Тандерджет, почесалзаросшийзатылок и уставился на
группу студентов, точнее, на Тинатину Шевардину и двух ее подруг.
-Любопытно, откуда столько помидорчиков и почем они в этом гарнизоне?
- Без особого груда быловидно, что американский хирург самый пьяный в этой
компании.Не исключено,что три московские студентки казались ему сонмищем
сайгонскихпроституток.Онделал страшныеусилия, чтобыпойматьфокус,
сгибалсяв разныестороны, работал локтями. Должно быть, ему казалось, что
он толкается в густой толпе,ив связисэтимон налево и направо кивал
головой и говорил "сорри".Наконецемуудалось добраться до студенток, он
схватилсязаних и блаженно затихс таким видом, словно слушаеторганную
фугу где-нибудь в соборе.
ТутвдругМалькольмовзаметил,чтоПатрикоблаченвеголучшую
малькольмовскую рубашку.
-Лапсик,знаешь. Патприлетелсегоднянеизвестно откудаяпонским
самолетом, иунего в чемодане всебыло такое грязное и вонючее, чтомне
пришлось заехать к тебе домой за одеждой, - затараторила Машка.
- Могла бы чего-нибудь и похуже взять, - разозлился Малькольмов.
- Ведь он твой лучший друг! - воскликнула Машка.
- Я неему говорю, не другу! - рявкнул Малькольмов.- Я тебе говорю -
хватит раздавать мою одежду своим заезжим козлам! У нас тут не Лондон, у нас
магазина "Либерти" тут нету! С одеждой плохо!
Машка селана тротуар ивеселозаплакала.Патриктемвременем уже
хлебнул ректификатику из каверзневского рукава, оживился изасуетился среди
студенток.
- Ты,малыш,хочешьтысячупиастров?Аты?Аты?Красота!Вот
преимущества военного человека! Джойн Ю Эс Арми!
Увидишь весь мир! Да здравствует агрессия! Генка, поехали!
Всетут влезли в "Импалу",и Патрик стал по-идиотски газовать, нелепо
втыкатьскорости.
-Лапсик,знаешь. Патприлетелсегоднянеизвестно откудаяпонским
самолетом, иунего в чемодане всебыло такое грязное и вонючее, чтомне
пришлось заехать к тебе домой за одеждой, - затараторила Машка.
- Могла бы чего-нибудь и похуже взять, - разозлился Малькольмов.
- Ведь он твой лучший друг! - воскликнула Машка.
- Я неему говорю, не другу! - рявкнул Малькольмов.- Я тебе говорю -
хватит раздавать мою одежду своим заезжим козлам! У нас тут не Лондон, у нас
магазина "Либерти" тут нету! С одеждой плохо!
Машка селана тротуар ивеселозаплакала.Патриктемвременем уже
хлебнул ректификатику из каверзневского рукава, оживился изасуетился среди
студенток.
- Ты,малыш,хочешьтысячупиастров?Аты?Аты?Красота!Вот
преимущества военного человека! Джойн Ю Эс Арми!
Увидишь весь мир! Да здравствует агрессия! Генка, поехали!
Всетут влезли в "Импалу",и Патрик стал по-идиотски газовать, нелепо
втыкатьскорости.Машинаревела,дергалась,ееорганизм,расшатанный
бесконечной пьяной ездой, очень страдал.
Студенткидикохохотали,ивпрямькакзаправскиепроститутки,а
мерзавецКаверзневужепримерялназапястье патриковскую"Сейку".Что
касается Машки, то она вроде бырыдала на малькольмовской груди, а на самом
деле проверяла пальчиками, все ли на месте. Машина тем временем ехалапрямо
на бетонную подпорку гостиницы "Минск".
ABCDE
Радий АполлинариевичХвастищевв этотвечер очень долгобезвсяких
мыслей и чувств, не говоря уже о вдохновении, шлифовал мраморный хвост своей
скульптуры"Смирение",покамолодаялунанезаглянуланаконецвего
мастерскую и непризвала его бросить скорбную вахту и устремиться наулицы
столицывпоискахисточникавдохновения,скореевсего,вресторан
Всероссийского театрального общества.
Я войду так резко, хмуро, и сядуодин, чтобы никто не лез с рюмками, с
фужерами,бутылками, исамалкоголяневозьму,чтобыблядямнебыло
соблазна, буду сидеть и размышлять о великом - о Пергамском фризе, например,
или оформахМура,нолучшео Пергаме, а именно о тойгруппе,где псы
Артемиды терзают гигантов, - а закажу толькоблюдо "зубрик", салат, бутылку
минеральной,кофе,и никакогобезобразия отменясегодня,подонки,не
дождетесь.
Так думал скульптор в одну из ночей своего четвертого десятилетия, стоя
на порогепятого,стоя напорогесвоей мастерской,под молодой лунойи
глядя,какприближаетсякнемуснизупогорбатомупереулкупожилой
водопроводчик Стихиив рубашечкеразлетаечке и молодой дворник-хиппи Чудаков
в овечьей шкуре.
И,думая так, скульптор скрывал от себя, чтоуже готов быть третьим в
этой компании, что уже готов к приятию всех этих гнусных портвейнов и мадер,
которые сейчас Стихии несет в своих штанах, и готов, несомненно, к поездке в
общежитие школы торгового ученичества в Очаково с Киевского вокзала.