Директор госпиталя, профессор Аббас,тогдавызвал к
себе Патрика и запретил ему дружбу с загадочным существом.
Как смеялась тогда Машка, как она тогда смеялась! Машка...
Машка...мадемуазель Кулаго... Какстранно сейчасвспоминать, а ведь
было иунас с ней "шепот,робкое дыханье" вафриканском кустарнике. Кем
былаона тогда, нынешняя московская иностранка, потаскушка, пьянчужка?Она
былатогдарусской француженкой, эмигранткой в третьем поколении.Чиста и
радостна, как ранняя зарница христианства.
- Мойдедушка былвоенный,-лепетала она,- сначала кавалерист, а
потом летчик. Он очень много воевал, тре бьен, а потом отступил с войсками.
- С какими войсками? - интересовался я.
- С нашими войсками. С русскими. Отступил в Европу.
- Тыошибаешься,дочка,- говорил я, целуяее туда-сюда. -Русские
войска никудане отступали.Отступили белью, всякаяшваль антантовская, а
русские, то есть красные, остались.
-Ну что ты,милый!-Она расширялаглаза.-Русскаяармиявся
отступила, а красные - это китайцы, латыши и евреи.
Еще матросы и чекисты, - добавляла она, подумав.
- Умный у тебя дедушка, - говорил я.
- Неглупый, - соглашалась она.
Как она входила, я помню-помню, как она входила на утреннююдокторскую
конференцию в своих полотняных штанах иджинсовой рубашке, эдакая чертовка,
рассыпала сигаретный пепел, говорилаптичьим своим голоском: "Сава!", и все
доктора:
русский,янки,японец,итальянец,финн,полякиглавныйврач,
пакистанец Аббас, - отвечалией со своиминациональными улыбками "сава", и
под флагом ООН в дебрях Катанги воцарялось благоденствие.
Тем временем влюбленный ПатрикТандерджет весьма страдал.Однаждыон
пришел^ко мне под сильным газом и сказал, что ему не дает спать одна большая
мысль. Какая же мысль? А вот какая: с одной стороны, мисс Кулаго как русская
покровипринадлежитмне,но с другойстороны,онавсе-таки гражданка
западнойдержавы,тоестьСвободногоМира,а изэтогоможносделать
противоположные выводы.
- Патрик,тыжеумныйчеловек, -урезонил я его,-итыдолжен
понимать, что мир держится на очень шатком равновесии.
Мощь стран Варшавского пактатак огромна, что ты и представить себе не
можешь.
- В самом деле? - удивился он.
- Клянусь! Кроме того.Пат, не забывай, что сейчас нас осеняет голубой
флаг ООН, надежда всего человечества.
Онушел в ночь и долгохрустелвалежникомвлесу возлегоспиталя,
вспугивая стайки обезьян и одиноких гиен.
Однажды я прочел Машке стихиГумилевапро изысканного жирафас озера
Чад. Она удивилась; ты советский,а читаешь стихи русского поэта? Ах, Маша,
Маша... В другой раз она услышала у меня записи Окуджавы и вдруг заплакала -
что это, откуда, чей это голос летит из советской пустыни? Она вдруг поняла,
что страна, из которой прибыл ее африканский любовник, ей неведома.
Онушел в ночь и долгохрустелвалежникомвлесу возлегоспиталя,
вспугивая стайки обезьян и одиноких гиен.
Однажды я прочел Машке стихиГумилевапро изысканного жирафас озера
Чад. Она удивилась; ты советский,а читаешь стихи русского поэта? Ах, Маша,
Маша... В другой раз она услышала у меня записи Окуджавы и вдруг заплакала -
что это, откуда, чей это голос летит из советской пустыни? Она вдруг поняла,
что страна, из которой прибыл ее африканский любовник, ей неведома.
Нашиэротическиеночишлиодназадругой, имызасыпалиобычно
опустошенные и счастливые, словно чемпионы после удачных стартов, но однажды
меня вдруг одолели воспоминанияопрошлом, о юноше фон Штейнбоке, о сопках
подлуной,о зеленойзвездочкенадмагаданским санпропускником, я забыл
тогда о Машке и стал молиться. Вдруг она вздохнула рядом:
- Как же они верят тебе?
Я и сам не очень-то понимал, почему ОНИ мне верят. Собственно говоря, а
почемубыИМ мнене верить?Яотличнопросвечиваюрентгеномпигмеев,
накладываю пневмотораксы на разлохмаченные легкие,даже богине Метамунгву я
назначилинъекциистрептомицинаивитаминаВ-примиэтим,конечно,
способствовал укреплению престижа своей великойотчизны,развеял ещеодно
смрадное облачкоантисоветской пропагандыплеменМалави. Почему бы ИМне
верить мне?
Мы с Машкойтакбыли занятыдруг другом, чтодаже незаметили, как
вокругначаласьвойна.На горизонте,кажется,что-то горело,персонал,
кажется,нервничал,крутилручкитранзисторов, откудаверещалидикторы
по-французски, по-английски, по суахили, но мы только смотрели друг на друга
и улыбались. Машка, кажется, всерьез собралась замуж за меня.
Однажды мы снейсентиментальноскользилив двухместной байдарке по
озеру, когда низко над водой пронесся реактивный самолетс какими-то дикими
опознавательными знаками. Длинная полоса фонтанчиков молниеносно прошла мимо
байдарки и погаславдали, а спустя минуту над водой вздулся кровавый пузырь
и всплыл крокодил с распоротым брюхом.
-Вот бы я начистилхавальник этому фруктузатакие хохмы!- не на
шутку рассердился я.
-Какой ужас! Начистил! Хавальник! Фрукт! Хохмы! Что это? Кес ке се? -
смешноморщилась Машка. Эмигрантское ееухоне всегдавыдерживалоновых
современных перекатов "великого-могучего-правдивого-свободного".
А самолет уже возвращался,плевалогнем, и крови возере становилось
всебольше, а наберегузагорелся инфекционныйбараки баобаб водворе
госпиталя.
Последовавшаязаэтимночьобъективнобылавполнеужасной.Бои
приближались к нашему благословенному озеру. Уступыгор то и дело озарялись
вспышками огня, джунгли оглашались близким лаем автоматов.
Весь персонал собрался в библиотеке. Католики (их было большинство)во
главес отцом Клавдиемтои дело вставалинаколенипередпортативным
алтарем,мусульманевершилинамаз, буддистысидели с закрытымиглазами,
Тандерджет смеханикомуругвайцемЛанцемдавили одну за другой"Блэкэнд
уайт", а ячитал Машкевслух учебникдарвинизмадлясоветскихшкол.