.. нишас вазой и купидоном!.. и вдруггнусная мыльня
выветрилась из сознания, в памятивозникло волнение, ивесь этот миг с его
жестом, светом и звуком прервал мне дыхание, и ты вспомнил, как
Мелкий лист ракит
С седых, кариатид
Спадал на сырость плит
Осенних госпиталей.
...Был осенний,холодный и прозрачный, катящийсяк закату день, когда
сквозь пожухлую листву бузиныя вышелкразрушенному дворцу ипрошел под
аркой,накоторойеще уцелелоизречениеPROCONSILLOSVOVIRGINUE. Я
оказалсяна плитах, межкоторыхторчалипучкирыжей травы, а наверху на
балконах с обнажившейся арматурой росли даже кустики. Я оказался в этом углу
запустения, уединенной юдоли, земной глуши,жизни, разрушеннойв некоторые
времена. Но, как ни странно, убожество разрухи и даже смерзшиеся кучки кала,
отбитые носыиполовые железыантичныхстатуй невызывали презрительной
жалости ине унижали глаза.Некогдашумный и богатый дом вотужстолько
десятков лет жил всмиренном,ногордом умирании, вдостоинстве, которое
неподвластно никакимварварам и никакой взрывчатке, и, наверное, каждый год
в эту пору какой-нибудь четырнадцатилетний мальчик вроде меня выходил сквозь
пожухлыелистьябузинынамраморныеплиты, иунегокожа покрывалась
пупырышками отволнения. Онвиделсквозьпустыеокнаипровалыкрыши
прозрачное осеннее небо с летящим багряным листом и понимал, что дом обещает
ему егобудущуюжизнь, ивотэтот поворот к немудлинной тонкой фигуры,
гладкой птичьей головки с огромными украинскими глазами, и только Бог знает,
что еще обещаети о чемнапоминает ему этот разрушенный и заросший бузиной
дом на пороге юности.
- Куда мы отправляемся? - спросила Фильченко.
- Ко мне в мастерскую, - машинально ответил Хвастищев.
Она тутусмехнулась, иусмешка эта кривая вмиг развеялаочарование и
напомнила Хвастищеву, что он зверски пьян, что он хлыщ, гуляка, гнусный тип,
а с ним валютная шлюха, стукачка, оторва Тамарка.
-Лепить,чтоли,меняхотите? -сноваусмехнуласьона жалкои
вульгарно, сполной покорностью,но в то же время и с недобрым полицейским
смыслом.
Откуда же возник тот миг и образ дворца и неужели в душе Тамарки ничего
не шевельнулось, когда она ТАК обернулась и ТАК положила руку на вазу?
- Молчи,Тамарка,поменьшеспрашивай, - грубоватосказал Хвастищев,
взялдевушку крепкопод локоть и повлек в гардеробную,словно строгий муж
подгулявшую супружницу.
Вгардеробной валютногобара происходилакакая-то дикаясцена.Две
оченьобъемистых, но проворныхзадницы,окаймленных серебряными галунами,
сновали взад и вперед по полу. Так, должно быть, по ночам в подземных штабах
снуютпомеркаторовойкартемиравдохновенныеядерныегенералы. Возле
зеркалав задумчивой позе, словно ПринцДатский, с Кларойнаруках стоял
Тандерджет.
Возле
зеркалав задумчивой позе, словно ПринцДатский, с Кларойнаруках стоял
Тандерджет. Девушкато лиспала, то либыла вобмороке, иее кривоватые
ножкивсморщившихсячулкахбеспомощнораскачивались,словнососиски
недельной свежести.
- Что они ищут? - спросилХвастищев, глядяна рыщущих гардеробщиков в
голубой с позументами униформе.
- Золото, - равнодушно сказал Пат.
Старческиепальцы цепкохватали ирассовывалипокарманамзолотые
кругляшки.
- Кларкино монисто, - сказала Тамара, - рассыпала, идиотка!
-Усеупол ушло,к мышкам,-хихикнул одиниз гардеробщиков.-
Паркетик-то сплошные щели,и то правда, двести летотельбез капитального
ремонту...
- Встать! Страшный суд идет! - гаркнул Хвастищев и слегка поддел носком
ботинка вторую генеральскую задницу.
Миг, и перед ним возниклавнушительная фигура свеличественным зобом,
прозрачным ежикомволос ичерными,полными застоявшегося сахара вишенками
глаз. Еще миг, и Хвастищев его узнал, узнал, содрогнулся...
- Оденьте даму, - сказал он, борясь с дрожью и показывая на Тамарку.
-Так-так, -сказал гардеробщик солидно, покровительственно, пожалуй,
дажеснекоторымначальственнымблаговолением.- Кажется,передомной
небезызвестный товарищ Хвастищев, Радий Аполлинариевич?
- Откуда вы знаете? - Хвастищев растерялся, как растерялся когда-то тот
жалкий магаданскийшкольник перед черной неуклюжей "Эмкой"сзашторенными
окнами.
- А вот прочел вчера в газете исразу догадался, - с многозначительной
улыбочкойгардеробщик отстегнул клапанкителя и извлекгазетную вырезку с
жирными буквами заголовка "Ответственность перед народом". - Ваше заявление.
Радий Аполлинариевич. Первейший долг каждого художника, пишете вы, трудиться
для народа,создавать возвышенные и прекрасныеобразы наших современников.
Золотые слова, товарищ скульптор!
Онразвернул перед Тамаркойее макси-шубунарыбьем меху, а сам все
смотрелнаХвастищева,атот прислонилсяк стене, дрожаотунижения и
безысходной тоски.
У зеркалаПатрикТандерджет декламировалнаухо КларепоэмуАлена
Гинзберга "Вой".
- Трудиться для народа, создаватьвозвышенные и прекрасные... - звучал
в ушах Хвастищева голос страшного старика,вернее,не старикавот этого в
холуйской униформе, а того, кого он узнал, кого уже вспомнил почти до конца.
- Хам, хам паскудный, - забормотал он, - сейчас ты увидишь, сейчас...
Тамарка приблизила к нему свои губы:
- Радик, не связывайся с ним. Он какой-то полковник, мытут все у него
на крючке.
- Как его фамилия?- спросил Хвастищев отважно и сжал Тамаркино плечо.
Сейчас все выяснится. Сейчас все прояснится до конца.
- Шевцов, кажется, - сказала она. - Да, Шевцов.
.