.. Нет-нет, такого не бывает, чтобы совсем... вот, бери и
жми, и жми,и сам не заметишь, как... ну вот, ну вот, вот вам и Кирилльчик,
вот вам и Кирилльчик, вот вам и Кирилльчик...
Хорошо хотьтемно,думал Кирилл, все жене видно, скакойстарухой
совокупляюсь. Вдруг он увидел в полосе мутного света,идущего из крохотного
окна,лежащуюнастоле авоську с Марксом.Закругленные чертыоснователя
научного коммунизма были обращены к потолкузавального барака.Присутствие
основоположника почему-то придало Кириллу жару. Запахпережеваннойкотлеты
испарился. Погасли все звуки по всему спектру, включаямонотонное "откушу".
Синеблузочка, комсомолочка 1930-го, великогоперелома,огромного перегиба;
электрификация, смык,тренаж! Цецилияторжествующе завизжала.Беднаямоя
девочка, что сталось с тобой!
В тишине, последовавшей за этой патетической сценой, кто-то крякнул так
близко, как будто лежал на той же подушке.
-- Кирюха-то, чих-пых, бабенку приволок, -- сказал ленивый голос.
-- Да неужто Кирилл Борисыч шалашовку себе обеспечил? -- удивился бабий
голос.
--А то тыне слыхала,дура,--пробасил, поворачиваясь,ленивый.
Стенка приего поворотепрошла ходуном, в ногах сквозь отслоившуюся фанеру
видна была черная пятка обитателя соседней "отдельной комнаты".
-- Жена приехала с "материка", Пахомыч, -- негромкосказал Кирилл.--
Законная супруга Цецилия Наумовна Розенблюм.
-- Поздравляю, Борисыч, -- сказал Пахомыч.Он явно лежал теперь спиной
к стене. -- А вас с приездом, Цилия Розенблюмовна.
-- Я тебе обещаю, что у нас скоро будет настоящая отдельная комната, --
прошептала Цецилия Кириллу прямо в ухо.
Шепот ее щекоткой прошел через ухо прямо в нос. Кирилл чихнул
-- Хочешь спирту? -- спросил Пахомыч.
-- Завтра выпьем, -- ответил Кирилл.
-- Обязательно, -- вздохнул Пахомыч.
Кирилл пояснил в розенблюмовское молодое ухо:
-- Онкак раз изнашей с тобой Тамбовщины. Добрейший мужик. Сиделза
вооруженный мятеж...
--Чтозаглупыешутки, Градов, --усталойбаядеркойотмахнулась
Цецилия.
Надо,однако,раскладываться.Кириллвзялсяраспаковыватьбагаж,
стараясь увиливать от прямых взглядов на копошащуюся рядом старуху. Да вовсе
и нестаруха же она. Ведь на три года младше меня, всего лишь сорок четыре.
Сорок лет --бабий цвет, сорок пять -- ягодка опять. Глядишь, ипомолодеет
Розенблюм.
-- Аэтоещечто тут такоеутебя,Градов?! -- вдругвоскликнула
Цецилия. Подбоченившись, онастояла передэтажерочкой, на верхушке которой
располагалсямаленькийалтарь-триптих,образыСпасителя,ДевыМариии
святого Францискас леснойкозочкойпод рукой.Эти лагерные, сусуманской
работы образа подарил Кириллуперед разлукоймедбратСтасис, которому еще
оставалось досиживать три года.
-- А это, Циля, самые дорогие дляменя вещи,-- тихо сказал он.
Эти лагерные, сусуманской
работы образа подарил Кириллуперед разлукоймедбратСтасис, которому еще
оставалось досиживать три года.
-- А это, Циля, самые дорогие дляменя вещи,-- тихо сказал он. -- Ты
еще не знаешь, что в заключении я стал христианином.
Он ожидал взрыва, воспламенения, неистового излияния марксистской веры,
однако вместо этого услышал только странноекудахтанье. Бог мой,Розенблюм
плачет! Будто вслепую протягивает руку, опускает ему на голову, как Франциск
Ассизский на братца-волка, шепчет:
-- Бедный мой, бедныймой мальчик, чтос тобой сталось... Ну, ничего,
-- встряхнулась тут она. -- Это у тебя пройдет!
Бодрыми движениями рассупонила Маркса, водрузила егона этажерку рядом
собразами.Воттеперьужипосмотрим,ктопобедит!Обаоблегченно
рассмеялись.
Ну,развежнеидиллия?Кипитмосковскийэлектрическийчайник.
Распечатанапачка "грузинского,высшийсорт".Комкислипшихся сладостей
разбросаныпо столу. Посвистываетпервая метель осени сорок девятого года.
Затихаетзавальныйбарак, толькооткуда-тоещедоноситсяголосСергея
Лемешева:"Падулия,стрелойпронзенный",дагребутсяпососедству
увлеченные примеромПахомычсосвоей бабой Мордехой Бочковой. Цецилияже
извлекаетбольшуюфотографиюдевятнадцатилетней давности.Наверандев
СеребряномБорупосле ихсвадебного обеда.Все в сборе: Бо,иМэри,и
Пулково, иАгаша,ивосьмилетнийихкулачонок-волчонокМитя, и Нинка с
Саввой, и четырехлетний БорькаIV, и хохочущий пуще всех молодой комдив,и
неотразимая,белое платьесогромнымицветами наплечах,Вероника, ах,
Вероника...
-- Этасволочь, -- вдруг прошипелаЦецилия.-- Тебя могли освободить
еще в сорок пятом,освободить иреабилитировать как брата маршала Градова,
всенародного героя, а эта сволочь, проститутка,спуталась с американцем, со
шпионом, удрала в Америку, даже не дождавшись известий о сыне! Не говори мне
ничего, она -- сука и сволочь!..
-- Не надо, не надо, Циленька, -- бормотал он, поглаживая ее по голове.
--Ведьмы жевсе тогда друг друга любили,посмотри, как мы все влюблены
друг в друга и как мы счастливы. Этот миг был, вот доказательство, он никуда
не улетел, он всегда вместе с нами существует...
Когда она злится, лицо, нос и губы вытягиваютсяу нее, каку какой-то
смешной крысинды. Но вот лицо разглаживается, кажется, уже перестала злиться
на Веронику...
--Тыговоришь, мы все любили друг друга, ая никогоиз нихвокруг
просто не видела, только тебя...
ГЛАВА II БЬЕТ С НОСКА!
От колымского убожества, дорогой читатель, стольверноидущий за нами
уже несколько сотен страниц, заграничное мое перо, купленное на углу за один
доллар исемь копеекиснабженное по боку загадочной надписью "Paper-mate
FlexgripRollen-- Micro",уведетвасвогромныйгород,склонныйна
протяжении веков очень быстро впадать в полнейшую мизерность и затрапезность
и со стольже удивительнойбыстротой выказыватьсвою вечнуюсклонность к
обжорству, блудуистранной какой-то, всегдапочти фиктивной, но в тоже
времяи весомойроскоши.