Лицо неприкосновенное - Войнович Владимир Николаевич 11 стр.


Какой-точеловекпроехал навелосипедепоберегуречкиграблями,

привязанными за спиной.

-- Эг-ге-эй!-- прокричал ему Чонкин, но тот не остановился остановился,

не обернулся, видать, не слыхал.

Иван пристроил вещмешок на крыле самолета, развязал посмотреть, что там

ему положили. В мешке лежали две

буханки хлеба, банка мясных консервов, банка рыбных, банка

концентратов, кусок колбасы, твердой, как дерево, и

несколько кусочков сахара, завернутых в газету. На неделю,

конечно, негусто. Знать бы заранее, спер бы что-нибудь в

летной столовой, а теперь что ж...

Прошел Чонкин опять вдоль самолета. Несколько шагов

туда, несколько шагов обратно. Вообще, конечно, есть в его

положении и приятное. Сейчас он не просто Чонкин, к

которому можно запросто подойти, хлопнуть по плечу,

сказать: "Эй ты, Чонкин ", или, например, плюнуть в ухо.

Сейчас он часовой -- лицо неприкосновенное. И прежде чем плюнуть в ухо,

пожалуй, подумаешь. Чуть что: "Стой! Кто идет?", "Стой! Стрелять буду!" Дело

серьезное.

Но если посмотреть на это дело с другойстороны...Чонкин остановился

и, прислонившись к крылу, задумался.

Оставили его здесь одного на неделю без всякойподмены. А дальшечто?

ПоУставучасовомузапрещаетсяесть,пить,курить,смеяться,петь,

разговаривать, отправлять естест-

венныенадобности.Новедьстоять-то неделю!За неделю этотУстав

хочешь не хочешь нарушишь! Придя к такой

мысли,он отошел к хвосту самолета и тутже нарушил. Оглянулся вокруг

ничего.

Запел песню:

Скакал казак через долину,

Через кавказские края...

Этобылаединственная песня, которуюон зналдо конца.Песнябыла

простая.

Каждые две строчки повторялись:

Скакал он садиком зеленым,

Кольцо блестело на руке...

Скакал он садиком зеленым,

Кольцо блестело на руке...

Чонкин помолчал и прислушался. Опять ничего! Хоть пой,

хоть тресни,никому ты не нужен. Ему вдруг стало тоскливее прежнего, и

он ощутилнастоятельнуюпотребностьпоговорить хотьс кем-нибудь хотьо

чем-нибудь.

Оглядевшись,онувидел телегу,которая пылилаподорогев сторону

деревни. Чонкин приставил ладонькозырьком, вгляделся: в телеге баб человек

десять, сидят, свесив ноги за борт,а одна в красном платье, стоя, лошадьми

правит. Увидя это, Чонкин пришел в неописуемое волнение, которое становилось

тем больше,счем большеприближалась телега. Когда онасовсем приблизилась,

Чонкин и вовсе засуетился, застегнул воротник и рванул к дороге.

-- Эй, девки!-- закричал он.-- Давай сюда!

Девки зашумели, засмеялись, ата, которая правила лошадьми, прокричала

в ответ:

-- Всем сразу или через одну?

-- Вали кулем, потом разберем!-- махнул рукой Чонкин.

Девки зашумели еще больше и замахали руками, вроде бы приглашая Чонкина

к себепв телегу, а та, что стояла, крикнула такое, что Чонкин даже оторопел.

-- И-их, бабоньки-и!-- от избытка чувств взвизгнул он, но его уже никто

не мог слышать.Въехавв деревню,телегаскрылась за поворотом, и только

белая пыль долго еще висела в нагретом воздухе.

Все это подействовало наЧонкина самым приятнымобразом. Он оперся на

винтовку,и вовсе не дозволенные Уставом мыслинасчет женского пола начали

овладевать им. Онпо-прежнемувсе поглядывал вокруг себя, но теперь уже не

простотак,несовсембезсмысла,теперьонискалнечтосовершенно

определенное.с

И нашел.

Вближайшем огороде онувидел Нюру Беляшову,котораяпосле дневного

отдыхасновавышлаокучиватькартошку.Онамерномахалатяпкойи

поворачивалась к Чонкину разнымисторонами. Он пригляделся и по достоинству

оценил ее крупные формы.

Чонкинасразу кней потянуло, но онпосмотрелнасамолети только

вздохнул.Исновасталходитьвдольсамолета.Несколькошаговтуда,

несколько шагов обратно. Но "туда"

шагов, почему-то, получалось все больше, а обратно все

меньше, и в конце концов он уткнулся грудью в забор из

длинных кривых жердей. Это произошло для него самого

настолько неожиданно, что, встретившись с вопросительным

Нюринымвзглядом,Чонкинпонял,чтодолженобъяснить как-тосвой

поступок, и объяснил его так.

-- Попитьохота,-- сказал он и для убедительности ткнул себя пальцем в

живот.

-- Это можно,-- сказала Нюра,-- только вода у меня теплая.

-- Хоть какая,-- согласился Чонкин.

Нюра положилатяпку вборозду,пошла вдомитут жевернуласьс

ковшикомиз черного железа. Вода, правда, была теплая, невкусная, она пахла

деревянной бочкой. Чонкинотпил немного,а остаток,нагнувшись, выплеснул

себе на голову.

--И-эх,хорошо!--сказалон с преувеличенной бодростью.--Верно я

говорю?

-- Ковшик на сучок повесьте,-- ответила Нюра, снова берясь за тяпку.

Встреча с Чонкиным ее тоже взволновала, ноонане подала виду и стала

работать, ожидая, что он уйдет.А ему уходитьне хотелось. Он постоял еще,

помолчал и задал вопрос сразу по существу:

-- Одна живете или с мужем?

-- А вам зачем знать?-- спросила Нюра.

-- Из интересу,-- ответил Чонкин.

-- Одна или не одна, вас это не касается.

Этот ответ удовлетворил Чонкина. Онозначал,что Нюра живетодна, но

девичья гордость не позволяет ей отвечать прямо на такие вопросы.

-- Может, помогти?-- предложил Иван.

-- Не надо,-- сказала Нюра,-- я уж сама.

НоЧонкинужеперекинулчерез заборвинтовкуисам пролезмежду

жердями.

Назад Дальше