Тут уже не случай замешан, сказала себе Джесси. А скоре фатальная судьба с ее роковым броском костей. Просто вышло так, что наш домик — такой приятный и милый домик на берегу озера станет героем новостей на протяжении всех ближайших выходных. Именно Дуг Роув и никто иной, в своем невероятно дурацком белом плаще, который я так ненавижу, будет болтать с экрана про то, как умерли многообещающий портлендский адвокат Джеральд Барлингейм и его жена Джесси. После Дуга последует переключение обратно на студию и Билл Грин приступит к обзору спортивных новостей и отнюдь не это будет самое отвратное, Джесси; не в стонах Женушки и не в зубовном скрежете Руфи. Дело все в том…
Джесси знала, о чем разговор. И спорить тут было бесполезно. Ее смерть станет еще одним мелким происшествием, тем, над чем, пробегая за завтраком глазами газету, вы качаете головой и говорите: Послушай-ка вот это, дорогой! и читаешь ему все от первой строчки до последней, пока он в это время поедает грейпфрут. Несчастные Джеральд и Джесси, им просто не повезло, но только на этот раз это случилось с ней самой. Крутящаяся колесом в ее голове бесспорная мысль о том, что все это одна ужасная ошибка, была абсолютно логична, но помогала мало. Поблизости не было представителя Комитета по Приему Жалоб, которому можно было бы объяснить, что идея приковаться наручниками к кровати принадлежала именно Джеральду и что по справедливости ее надо бы освободить и отпустить на волю. Если за эту ошибку требовался какой-то выкуп или расплата, то она готова была обсудить этот вопрос всесторонне, только не молчите, прошу вас, господа, сделайте хоть что-нибудь.
Откашлявшись, Джесси закрыла глаза и отчетливо проговорила в потолок:
— Господь? Я прошу у Тебя лишь минутку внимания, потому что я попала в беду. Есть ли у Тебя для меня минутка? Мне очень страшно и я в отчаянии. Я молюсь… во имя Иисуса Христа.
Попытавшись вспомнить молитву, она сумела воскресить в памяти только то, чему научила ее Нора Каллиган, тем словам, что в этом мире были на губах у любого мало-мальски соображающего что к чему бедолаги и доморощенного гуру: Господи, дай мне силы, чтобы принять то, что я не в силах изменить, смелость и решительность, чтобы изменить то, что я в силах изменить и мудрость, чтобы суметь понять разницу. Аминь.
Ничего не изменилось. Все осталось по-прежнему. Она не ощутила ни прилива силы или отваги, ни, тем более, внезапной умудренности. Она оставалась той же прикованной к кровати женщиной с бесчувственными руками и мертвым мужем, женщиной, состояние jnrnpni лучше всего было сравнить с жуткой ситуацией, в которой оказывается прикованный толстой цепью к заделанному в бетонную стену кольцу пес, несправедливо оставленный подыхать без надежды и без еды и питья под палящим солнцем на пыльном заднем дворе захудалой лачуги, в то время как его легкомысленный хозяин трубит в уездной кутузке положенные ему за езду без водительских прав и в нетрезвом виде тридцать дней.
— Прошу, пошли мне легкую смерть, — проговорила она низким, дрожащим голосом. — Если, Господи, мне суждено умереть, то пускай конец мой будет быстрым. Я не вынесу долгих мучений.
А вот думать о том, как ты будешь подыхать, не самое лучшее, детка, чем ты могла бы заняться в данной ситуации. Голос Руфи помолчал, потом добавил: Потом, кто сказал, что ты обязательно отбросишь копыта? Все еще может сложиться совсем по-иному.
Хорошо, никаких возражений — жизнь однозначно лучше смерти. Но что это за жизнь и как ей вернуть свою прошлую жизнь себе обратно?
Никак, просто продолжай жить, ответили Руфь и Женушка Барлингейм одновременно.
Хорошо, я больше не хочу умирать. Что вновь возвращает нас к вопросу овладения руками.
Мои руки онемели, потому что я провисела на них всю ночь. И я продолжаю висеть на них. Первым делом мне нужно снять с рук вес своего тела.
Вновь пошевелившись, она решила толкнуть вперед и вверх свое тело, сразу же неожиданно обнаружив, что ноги ее так же оказываются ей служить, испытала прилив черного ужаса. Обезумев и потеряв над собой на несколько мгновений контроль, снова придя в себя, она поняла, что вовсю молотит ногами по покрывалу, по простыням и матрасу, сминает и толкает от себя все это пятками. Она уже задыхалась, словно велосипедист-марафонец, преодолевающий перед финишем последний склон крутой горы. Ее спина, поясница и ягодицы, тоже, оказывается, онемевшие, кололи сотни и тысячи острых иголочек возвращающейся чувствительности.
Страх разбудил ее окончательно, но только мнут пять или десять жутковатой аэробики, в стиле не отрывая зада от пола, привели в рабочее состояние ее сердце, наконец запустившееся на полную мощность. Первой ласточкой было легкое покалывание — где-то в глубине костных тканей и отдаленное и зловещее, словно приближающаяся, но еще далекая гроза — в ее руках.
Если больше ничего не поможет, детка, сосредоточь внимание на этих двух-трех оставшихся в стакане глотках воды. Помни, что ты никогда не сможешь ухватить стакан как следует, если не разберешься со своими руками и кистями и не заставишь их работать как следует. А так о водичке пока можешь забыть.
Первые бледные лучи наступившего утра Джесси встретила яростно толкая покрывало ногами. Ее мокрые от пота волосы прилипли ко лбу и сосульками свесились по щекам. Каждую секунду она сознавала — несколько отстраненно — что подобная неустанная активность неразумно расходует ее внутренний запас воды, но выбора у нее не было.
Потому что, детка, выбора у тебя просто нет — нет, и все тут.
Надоела ты мне со своей деткой, равнодушно сказала себе она. Заткни свой рот грязным носком, сука.
Ее старания увенчались тем, что мало-помалу ее спина начала двигаться вверх по покрывалу кровати. Для того чтобы немного сдвинуться вверх, Джесси напрягала мышцы живота и делала миниприседание. Угол, который составляли ее вскинутые вверх руки и лежащее тело, медленно сокращался, приближаясь к девяноста cp`dsq`l. Ее локти начали сгибаться и по мере того, как ее тело смещалось вверх, нагрузка от его веса на плечи и руки уменьшалась и иглы возвращающейся чувствительности проносились по рукам все чаще и чаще, задерживаясь все дольше. Приняв, наконец-то, сидячее положение, она не прекратила движение ногами, а продолжала колесить ими велосипед, стараясь держать на одном уровне ритм сердца.
Капля жгучего пота скатилась в ее левый глаз. Сморгнув пот, она нетерпеливо помотала головой, не переставая делать ногами велосипед. Иголки продолжали колоть руки, все сильнее, сильнее, уколы поднимались от ее локтей выше и выше и примерно через пять минут после того, как она приняла свое прежнее положение на кровати полулежа (со стороны она напоминала старающегося выглядеть крутым тинейджера, развалившегося на трех сидениях в кинотеатре), ее тело скрутила первая судорога. Ощущение было таким, словно бы ее внезапно ударили тупой стороной мясного тесака.
Резко откинув назад голову, так что в воздух с ее лица и волос влетел целый фонтан мелких капелек пота, Джесси пронзительно закричала. Когда она только набирала в легкие воздуху для того, чтобы вскрикнуть еще, ударила вторая судорога. Вторая судорога была еще сильнее первой. Казалось, словно бы кто-то обхватил и крепко перетянул ее левое плечо толстым кабелем, утыканным крупными осколками стекла, потом изо всех сил дернул в сторону и вверх. Джесси завыла, ее руки в наручниках стиснулись в кулаки с такой неожиданно дикой силой, что пара ногтей, впившихся в ладони, треснули и из них выступила кровь. Ее глаза, запавшие в темных глазницах, обведенных покоричневевшей одутловатой кожей, крепко зажмурились, но слезы из-под век все равно сумели просочиться и потекли, прокладывая себе дорожки, по ее щекам, смешиваясь с потом, вылившимся из ее разметавшихся в беспорядке волос.
Продолжай двигать ногами, детка — не останавливайся ни в коем случае!
Не называй меня деткой! — что есть сил заорала Джесси.
Бродячий пес, прокравшийся с первыми лучами рассвета к задней двери, при звуках ее голоса вскинул голову и остановился. На его морде отразилось почти комически удивленное выражение.
Новая судорога, столь же внезапная и резкая, как сердечная схватка, пронеслась раскаленной чертой от ее левого бицепса к подмышке, отчего ее слова смешались, превратившись в один длинный, взлетающий то выше, то ниже крик агонии. Но ногами она продолжала двигать.
Каким-то образом ей удавалось продолжать колесить ногами.
Глава двадцатая
Когда судороги стали ослабевать — не ушли совсем, но затихли ей хотелось надеяться на то, что они затихли — глубоко вздохнув, она откинулась головой на спинку кровати из гладкого красного дерева, закрыла глаза и попыталась успокоить дыхание — сначала до галопа, потом до мелкой рыси, и наконец, до шага. По-прежнему мучимая жаждой, она чувствовала себя на удивление хорошо. Предположительно объяснение можно было отнести к старой шутке: Я испытала от этого удовольствие только тогда, когда перестала этим заниматься. Она, спортивная девушка когда-то и еще спортивная женщина лет пять назад (ну может быть и все десять), по-прежнему была в состоянии опознать приливную волну эндорфина, раз поднявшуюся в теле. Абсурд, принимая во внимание ее теперешнее qnqrnmhe, и тем не менее приятно.
Может и не абсурд вовсе, Джесс. Может быть это пойдет тебе на пользу. Эндорфин прочистит тебе мозги, ведь именно потому, после периода сидячей работы, людям рекомендуют делать небольшую физическую разминку. После физзарядки работа идет лучше.
Ее голова действительно очистилась. Самые непроглядные клубы паники унеслись прочь, словно завеса городского смога под порывами свежего ветра, подувшего с моря, и она поняла, что не только способность рационально мыслить вернулась к ней; она спасла себя от безумия. Она никогда не поверила бы в это и теперь, убедившись в маниакальной и безустанной приспособляемости собственного мозга и в собственном упрямстве в стремлении выжить любой ценой, присущем разве что насекомому, она почувствовала, как по спине ее пробежали мурашки страха. Еще немного такой настойчивости и я, может быть, сумею полакомиться чашечкой утреннего кофе, сказала себе она.
От видения кофе — крепкого и черного, в ее любимой чашке с веночком голубых цветов обегающему фарфор пояском — она с жадностью облизала губы. Мысли о кофе заставили ее подумать об утренней программе Сегодня. Если ее внутренние часы не подводили ее, Сегодня должно было начаться с минуты на минуту. Мужчины и женщины во всех уголках Америки — в абсолютном подавляющем большинстве не прикованные к своим кроватям наручниками — сидели сейчас за столом в своих кухнях, пили сок и потягивали кофе, ели тосты и яичницу с беконом (или даже может быть кашку, которую врачи рекомендуют иногда употреблять для укрепления сердечной мышцы и стимуляции желудка). Скорее всего сейчас они глядят, как Брайн Гамбэл и Кэти Коурик обсуждают последние политические новости с обозревателем Джо Гараджиола. Чуть позже они насладятся зрелищем того, как Виллард Скотт пожелает паре запоздалых сенаторов доброго утра. Наверное в программе будут и гости — некто поведает нам о новинке под названием рацион-прим, кто-то другой будет разглагольствовать о нечто под именем Фид, возможен и другой вариант — старая матрона откроет телезрителям секрет того, как ей удалось отучить своего любимого чау-чау жевать домашние тапки, кто-нибудь еще прокрутит свое любительское кино — и никому из них будет невдомек, что в это самое время в глубинке западного Мэна их более или менее преданный и верный телезритель угодил в беду; что неизвестная женщина, лежит сейчас на кровати и не может включить телевизор, потому что ее руки прикованы наручниками к спинке этой самой кровати и что ее бывший муж, голый и частично объеденный собакой, валяется менее чем в двадцати футах от нее на полу и теперь его обрабатывают мухи.
Повернув голову направо, она взглянула на стакан, беззаботно поставленный Джеральдом со своей стороны полки, незадолго до того, как увеселениям был дан старт. Лет пять назад, вяло подумала она, этот стакан вряд ли бы находился здесь, но по мере того, как ежевечернее употребление Джеральдом виски возрастало, росло так и вливание им в организм и других жидкостей в течение дня — по преимуществу простой воды, но кроме того он выпивал так же и многие галлоны диетической содовой и чая со льдом. Так для Джеральда понятие вечная жажда превратилась из эвфемизма в повседневную невеселую реальность.
Ну что ж, с черным юмором сказала себе она, теперь его вечная жажда наконец утолена, верно?
Стакан по-прежнему стоял на том же самом месте, где она оставила его прошлым вечером; и ежели ее ночной гость не привиделся ей во сне (Не будь дурой, такое конечно может только присниться, нервно подала голос Женушка), то одно было ясно — пить els не хотелось.
Сейчас я возьму этот стакан, подумала Джесси. И я сделаю это очень осторожно, потому что судороги могут вернуться вновь. Вопросы есть?
Вопросов ни у кого не было, тем более что на этот раз добраться до стакана было детской забавой; он находился как раз в пределах досягаемости ее руки и играть больше в качели не было необходимости. Добравшись до своей самодельной соломинки, она открыла, что судьба послала ей дополнительный бонус. Высохнув, соломинка свернулась и склеилась вдоль складки, которую она сделала. Странная геометрическая конструкция, сотворенная ей, похожая на вольный оригами, теперь работала куда как эффективней, чем прошлым вечером. Добыть из стакана остатки воды оказалось намного проще, чем добыть сам стакан, и прислушиваясь к тому, как ее картонное изобретение с маркой Мальт Шоппи скребет по дну стакана и хлюпает, пытаясь выловить оттуда последние капли, она с сожалением думала о пролитой вчера и пропавшей даром воде, которая могла бы попасть по назначению, знай она, каким образом ей починить свою соломинку. Теперь слишком поздно лить слезки по пролитой задаром водичке.
Несколько глотков, которые она смогла сделать, не облегчили, а только еще больше разбудили в ней жажду, но она знала, что этого ей хватит, чтобы еще недолго продержаться. Возвратив стакан обратно на полку, она мысленно рассмеялась. Нелегко расставаться со старыми привычками. Даже при таких жутковатых обстоятельствах, привычки не желали сдаваться, оставаясь в ней маленькими цепкими зверюшками. Она задирала руку вверх, рискуя снова заполучить судорогу, вместо того чтобы просто швырнуть стакан об пол и все изза чего — из-за Привычки к Аккуратности, вот из-за чего. Той, которой Салли Магот научила свою детку, свое скрипучее колесико, которому вечно не хватало смазки и которая никак не могла ужиться одна сама с собой — ее маленькой детки, способной на все, что только можно вообразить — включая соблазнение собственного отца без которой невозможно было заставить вещи послушно служить верными рабами всю долгую жизнь.
Она вспомнила Салли Магот, такой, какой не пожелала бы увидеть никогда — щеки горят яростным румянцем, губы крепко сжаты, руки крепко уперты в бока, как ручки кувшина.
— Ты бы никогда не поверила в это, — едва слышно прошептала Джесси. — Сучка, ты никогда бы в это не поверила!
Это несправедливо, Джесси! тревожно отозвался ее разум. Это несправедливо по отношению к собственной матери.
Ничего, она это переживет, без тени волнения ответила она сама себе. Потому что тут не до справедливости. Салли всегда была далека от того, что называется идеальная мать, в особенности в те годы, когда ее брак с Томом влачился вяло и натужно, словно старый рыдван, на шестерни передачи которого налипла вековая грязь. Ее поведение в эти злополучные годы часто было не просто параноидальным, оно было иррациональным. По неким причинам тирады и крики Салли обходили ее единственного Вилла, но Мэдди и Джесси доставалось на полную катушку. Иногда они действительно начинали бояться собственную мать.
На сегодняшний день темные времена остались позади. Письма, которые приходили Джесси из Аризоны, были банальными свидетельствами того, что ее престарелая леди, существующая по преимуществу ради Бинго в Четверг Вечером, видит быт своих более чем повзрослевших детей как нечто совершенно умиротворенное и абсолютно счастливое. Как видно ее мать совершенно забыла о том, как орала во всю силу своих недюжинных легких на Мэдди за то, что r` выбрасывала свои использованные тампоны в мусорное ведро, забывая предварительно завернуть их в туалетную бумагу, и обещала в следующий раз непременно прибить ее за это на месте, а однажды, в субботу днем, ворвавшись в спальню младшей дочери, она — по причинам, до сих пор непонятным Джесси — швырнула в нее парой сапожек на высоких каблуках и так же бурей ни слова не говоря вылетела прочь.