Ну в общем, смысл такой был… А потом как‑то злобно расхохотался и пошел себе, пошатываясь.
– И было это все вчера, часов в десять вечера? – вмешался Нэдзу.
– Да.
– Но муж ваш домой так и не пришел? – обратился он теперь к Дзюнко.
Та сидела серая до самых губ.
Мрачное молчание тяжело повисло в комнате. Нэдзу из‑за края шторы посматривал на улицу.
– Эномото‑кун, это все, что ты знаешь о господине Судо?
– Ну я потом еще проводил сюда ту гостью. Очень красивая дама, правда ведь?
Нэдзу ничего не ответил на этот вопрос. Он продолжал смотреть на улицу в щель шторы. Может быть, не потому, что его там что‑то заинтересовало, а чтобы Кэнсаку не мог видеть его лица?
– Немножко на Юки‑тян похожа. Я‑то слышал, что ее мама умерла, вот и подумал – может, тетка какая‑нибудь. Спросил даже.
– И что она ответила?
– Да ничего…
– Слушай, Эномото‑кун… нет, Кэн‑тян! – Нэдзу резко повернулся. – Откровенно говоря, госпожа Судо пришла ко мне по делу. Мы его уже начали обсуждать, а тут ты ввалился. Извини, что выпроваживаю, но сейчас тебе лучше уйти.
Нэдзу не успел договорить до конца, как Кэнсаку был уже около перегородки.
– Ох, извините!
– Минутку, Кэн‑тян, подожди.
– Да?
– По‑моему, тебе не следует некоторое время никому рассказывать о том, что ты нам здесь сообщил о господине Судо.
– Мне‑то что, я и помолчать могу, но ведь я не один его видел, рядом еще люди были – и та дама с ним, и еще несколько человек из здешних прошли с автобуса.
– Ну это ладно, ты за собой следи.
– Понял.
Когда шаги Кэнсаку затихли, Нэдзу снова вернулся на диван:
– Госпожа Дзюнко, вот вы говорили, что посчитали автором писем хозяйку «Одуванчика». У вас, вероятно, есть для этого какие‑то основания?
Дзюнко в очередной раз пожалела о сказанном. Неожиданное появление письма «доброжелателя» поставило ее отношения с мужем под угрозу. В душе пылала злоба и желание отомстить создателю омерзительных анонимок.
Со вчерашнего дня она повсюду разыскивала мужа, металась в волнении по городу и наткнулась на Киндаити Коскэ.
Обратившись к нему за помощью, Дзюнко понимала, что гнев Тацуо от этого не утихнет. Просто надеялась, что сэнсэй выяснит личность автора. Именно для этого она зазвала к себе Киндаити, а тут – убийство.
Теперь она никак не могла понять, на пользу мужу ее поступок или нет. По крайней мере, услышав, что жертва убийства – мадам из «Одуванчика», она немедленно начала сожалеть о сделанном.
Между тем было уже поздно: она успела показать Киндаити письмо, да еще и приоткрыла личную тайну Киёми. Правда, чуть‑чуть, просто совсем капельку.
Это необходимо было как‑то загладить. За советом она пришла к коменданту. И тут снова поступила опрометчиво: взяла да и выложила ему свои подозрения насчет автора писем! После чего узнала, что муж вчера возвращался в квартал, да еще и пьяный, да еще и говорил какие‑то странные вещи! Можно себе представить, как это все воспринял комендант Нэдзу.
– Госпожа Дзюнко, такими словами не бросаются. У вас есть какие‑то основания для подозрений?
Нэдзу повторил свой вопрос, и Дзюнко вынуждена была отвечать.
– Ну… в общем… – Она судорожно теребила в руках носовой платок. – Например, в письме у Киёми эти слова в начале – Ladies and Gentlemen– были не по отдельности вырезаны, а целиком, верно?
– Да, кажется, так.
– Вот и в том письме, что нам пришло, тоже так было. Оно совершенно как у Киёми начиналось, и вырезаны эти слова тоже целиком.
Оно совершенно как у Киёми начиналось, и вырезаны эти слова тоже целиком.
– А‑а, вот в чем дело.
– Больше того… – Но тут Дзюнко осенило: – Ой, господин комендант, а что вы сделали с тем письмом? Разорвали и выбросили?
– Подождите, мне сперва надо вас послушать.
– Да, так вот, мне кажется, эти слова –
– А еще…
Тут Дзюнко, неожиданно обозлившись на Нэдзу за его упорную холодность, взяла себя в руки.
– Простите за причиняемое беспокойство, господин комендант, но я хотела бы вас просить засвидетельствовать мои слова, когда господин Киндаити Коскэ или господа из полиции начнут задавать вопросы по этому поводу. Засвидетельствовать, что я не глупости рассказываю.
Дзюнко полагала, что такой официальной фразой приведет в замешательство этого равнодушного человека, но он как ни в чем не бывало ответил:
– Да, конечно.
– Спасибо, господин комендант, что согласились поддержать меня.
– Ха‑ха, это вы преувеличиваете, но если что, можно будет им письмо показать.
– Ой, так вы его сохранили!
– Я же как комендант отвечаю за семнадцатый и восемнадцатый корпуса.
– А‑а‑а…
И Дзюнко снова иными глазами посмотрела на этого человека, который когда‑то с первого взгляда произвел на нее крайне дурное впечатление.
Это произошло за три недели до описываемых событий. Дзюнко отправилась навестить Киёми в корпус 17, стоящий чуть в стороне от главной улицы квартала.
Киёми вдвоем с дядей – мужем тетки – переехали сюда в начале мая. Дзюнко познакомилась с ней в «Одуванчике».
Отправив утром мужей на работу, местные хозяйки остаются практически без дела. Решив, что неплохо воспользоваться случаем и поучиться шитью, Дзюнко обратилась к владелице ателье «Одуванчик» госпоже Катагири Цунэко и стала дважды в неделю, по средам и субботам, ходить к ней на двухчасовые занятия.
Киёми тоже там занималась. Она была значительно моложе Дзюнко, но уже могла сама скроить и сшить простенькое платьице. Ее научила этому покойная тетка, которая считала, что должна дать какое‑нибудь ремесло племяннице, потерявшей родителей в годы войны.
Переехав сюда, Киёми тут же пошла в ученицы к мадам и стала ходить в «Одуванчик» каждый день. Ведь в отличие от Дзюнко, для которой это занятие было наполовину развлечением, Киёми собиралась пусть немного, но подрабатывать шитьем. Мадам прониклась симпатией к такой славной ученице и опекала ее совсем по‑родственному.
Она даже предлагала девочке в случае чего перебраться к ней жить: ведь Окабэ Тайдзо, ее дядя, еще не стар, да и детей у него нет, так что вполне может о новом браке задуматься.