- Я вижу, куда все течет. Кровь, вода, магма, воздух. Могу прочесть прошлое человека в токе его крови. Увидеть все, что с ним было. - Ее глаза возбужденно блестят. - Я и жива-то только за счет электричества. Я уже всем сказала, что происходит. И тебе тоже. Но ты меня не слушаешь. Не как Джой. Ха! Догадайся, сколько я ей дала звезд. Джой Маккоуни, знай, что покидаешь Оксмит с общим счетом девять из десяти!
Как ни странно, меня это задевает.
- Я прислушиваюсь к твоим словам, Бетани.
- Неправда. Но скоро начнешь. Со дня на день по Шотландии промчит смерч. Вот увидишь. И большой бум не за горами. Часы уже тикают. Скорбь начинается в октябре. Так что никуда ты не денешься, будешь слушать так, что уши отвалятся.
Хохочет. Словно бутылки бьют.
Инвалидные кресла прошли долгую эволюцию и уже ничем не напоминают любимое средство передвижения древних римлян: облагороженные подобия садовых тачек, на которых рабы развозили своих осоловевших хозяев по домам после очередной дружеской оргии - из тех, где все располагаются на изящных ложах и поедают яства из углублений в центре стола, прерываясь лишь на то, чтобы сунуть два пальца в рот. По крайней мере, именно такую картину рисует мне воображение, когда я возвращаюсь домой и приступаю к привычной каторге: коляску на тротуар, тело в коляску, коляску с телом к входной двери, их же - обратно к машине, достать из багажника покупки, открыть дверь, помечтать о личном рабе. По договору с агентством раз в неделю ко мне приходит пугливая полячка по имени Данута: убирает квартиру, закупает продукты, устраивает стирку. Все это я могла бы делать и сама, но даже такие простые вещи, как сегодняшняя вылазка в супермаркет, отнимают у меня уйму времени.
Наматывая километры между стеллажами, я всю дорогу думала о Бетани. Удивительно, как прочно она обосновалась в моей голове. Ни о ком другом из своих пациентов я не думаю так много - ни о маленьком Месуте Фаруке, создателе полосатого воздушного шара, ни об одноруком Льюисе О’Мэлли (вторую он отрезал во искупление грехов), ни о Джейке Болле, который скупал военную технику на сетевых торгах, расплачиваясь отцовской кредиткой. Ущербные младенцы, малолетние терминаторы, они пробуждают во мне обманутую мать. "Интуитивная девочка", - сказал о ней доктор Эхмет. Я не жду наших с ней встреч, но разобраться в ней я хочу. Ее случай - будто слово из кроссворда, которое я никак не могу вспомнить, из-за которого просыпаюсь по ночам, вся в поту.
Дневное пекло сменилось вечерним. Над раскаленным асфальтом стелется жаркое марево. Сначала я ее не замечаю. Но вот она, стоит на своем посту, через дорогу от моего дома. Светлые глаза, рыжие, чересчур блестящие волосы. Поймав мой взгляд, незнакомка приветственно вскидывает руку, будто секретный агент, передающий мне послание на языке жестов, который мы обе выучили в шпионской школе. Говорят, душевнобольных не нужно изолировать от общества. Не знаю, не знаю…
Утром по радио сообщают о смерче, который за пару часов до того пронесся над Абердином. Пять жилых домов лишились крыш, обрушилась половина здания одной из заправок. Предупреждения не было. Бетани упоминала нечто подобное, и этот факт не выходит у меня из головы.
Как многие преуспевающие врачи, доктор Шелдон-Грей - страстный поклонник спорта. Миновав крошечную приемную - царство Рошель, личной помощницы босса, попадаю в директорский кабинет, похожий на спортзал. Широкий письменный стол стиснут с обеих сторон тренажерами: один для гребли, второй для бега. В молодости Шелдон-Грей выиграл несколько чемпионатов по водным лыжам, а последние несколько лет председательствует в региональной ассоциации воднолыжников. Рассказала мне об этом Марион, одна из моих новых коллег. С ее же слов я знаю о том, что по выходным наш директор активно отдыхает в кругу семьи - спортивно настроенной жены и троих сыновей-подростков. Все они дружно облачаются в гидрокостюмы и по очереди носятся по озеру на бешеной скорости, держась за веревку. Я им, конечно, завидую. Будь я их родственницей, я бы, наверное, занималась каким-нибудь колясочным спортом. Врачи из реабилитационного центра говорили, что при желании можно научиться всему: вспомнить хотя бы альпиниста, который выжил после ужасающего падения и впоследствии пересек весь Китай на велосипеде с ручным управлением, или американца-тетраплегика, который играет в регби для колясочников, или, как еще называют этот вид спорта, "убийственный мяч". Быть может, если я буду паинькой, босс пригласит меня на свой катер, и я с пользой проведу время. Но боюсь, как только он узнает, зачем я сюда пришла, приглашения мне уже не дождаться. Потому что я собираюсь спросить, почему в истории болезни Бетани Кролл нет записей моей предшественницы.
Шелдон-Грей сидит в самом дальнем конце кабинета, спиной к двери, и мое появление замечает не сразу. Поскольку сидит он не за столом, а на тренажере, на уровне пола, я тоже поначалу его не вижу. В шортах и майке, мой босс увлеченно гребет на месте. Стены кабинета недавно покрасили в практичный светло-кремовый цвет, и в воздухе до сих пор витает запах эмульсии.
Подъехав вплотную, разворачиваю коляску, и наши стальные друзья оказываются лицом друг к другу: еще сантиметр-другой - и они поцелуются. Доктор энергично сгибается и разгибается, издавая мужественные звуки, такие, как "фу-у-уф" и "х-х-ха", и потеет, как козел в период гона.
- Я хотела бы поговорить с вами о Бетани Кролл. В истории ее болезни я не нашла наблюдений за последний период. Если доктор Маккоуни и вела какие-то записи, теперь их там нет.
Помимо одержимости спортом, у доктора Шелдон-Грея нет заметных пунктиков или странностей, и внешне ничто не выдает его принадлежности к тому тонкокожему племени, из которого по большей части состоит наша профессия. Тем не менее стоит упомянуть имя Бетани, гребной тренажер как будто бы замедляет свой ритм. Похоже, - эта тема шефу неприятна.
- Фу-у-уф! - отзывается он наконец. - Простите, прерваться не могу - норму еще не выполнил. Вы пока рассказывайте. Х-х-ха!
Мне хотелось бы увидеть записи Джой.
Вполне понятное желание.
И могу я их получить?
- Нет. Фу-у-уф!
Можно узнать почему?
Предоставив мне томиться в ожидании и слушать его неприличные вздохи, Шелдон-Грей делает еще три гребка, не отрывая взгляда от показаний частоты пульса.
- Это было бы - фу-у-уф! - неразумно.
- В каком смысле?
Неожиданно он бросает свое занятие и, подняв на меня глаза, начинает вытирать лицо и шею. С минуту в кабинете слышно только его частое дыхание.
- Видите ли, Габриэль, - произносит он, переключаясь на плечи. Уверенный голос разносится на весь кабинет, как будто он обращается к толпе. - По официальной версии, Джой Маккоуни ушла на больничный. Но, к сожалению, все не так просто. В ее поведении появились признаки нервного расстройства. Это видно и по ее записям. Поэтому я их изъял.
Решительным жестом альфа-самца доктор перебрасывает полотенце через плечо.
- Понятно, - говорю я, глядя, как он жмет на какие-то кнопки, пытаясь обнулить показания на экране тренажера. - Жалко, конечно, что она больна. Мне говорили, она в отпуске. Но подробностей я не знала.
- Что ж, теперь знаете. Это все, что вы хотели обсудить? - спрашивает он, когда на экране появляются ровные ряды нулей.
Я не отвечаю. Даю паузе повисеть минутку. И еще немного.
- Вы же понимаете, что это ради ее блага, не правда ли? - оправдывается он.
Продолжаю молчать.
- Представьте, что вы, Габриэль, пребывая на грани нервного срыва, написали о пациенте отчет, способный повредить вашей профессиональной репутации. Думаю, вам бы не хотелось, чтобы подобный документ получил распространение. Верно? - Он устремляет на меня взгляд своих поразительных глаз, таких синих и прозрачных, что они кажутся искусственными. Как будто он пришел в специальный магазин и выбрал себе пару.
Положение у меня в клинике шаткое, вступать с ним в споры я не могу.
- Габриэль, на вашем месте я попытался бы составить собственное мнение о пациентке. Кстати, как вам на новом месте? Привыкаете понемногу? - Директор принимается вытирать свои странно безволосые ноги и, не дожидаясь ответа, продолжает: - Надо бы приобщить вас к местной жизни. Здесь много чего происходит. На днях будет большое благотворительное сборище в "Армаде". Вам стоит пойти, потолкаться среди нашей публики. Правда, там соберется скорее ученая братия, - добавляет он, словно извиняясь.
- Какого рода? - спрашиваю я, внезапно заинтересовавшись. Загадка Бетани все еще пульсирует у меня в голове.
- Биолог крапчатый, статистик двупалый. Не знаю. Все те же лица.
- Согласна.
- Согласны на что? - От напряжения его лицо побледнело и почти сливается со стеной.
- Я приду. Спасибо. Достанете мне приглашение?
Доктор Шелдон-Грей хлопает себя по лбу: - Ну конечно. Я все устрою. Рошель даст вам знать.
Составить собственное мнение о Бетани Кролл - задачка не из легких. Ее настроения непредсказуемы, как погода. Сегодня она болтает без умолку, а назавтра смотрит на меня, как на пустое место, и наотрез отказывается что-либо обсуждать, даже циклоны или другую ее любимую тему - тектонику плит. Работы Бетани впечатляют. Она пишет сразу несколько больших, выразительных картин неба, а в промежутках выдает целые серии мрачных рисунков углем, на которых над голыми, безжизненными ландшафтами расползаются грозовые тучи. Один сюжет - вертикальная линия, уходящая в никуда, посреди скалистой пустыни - повторяется в этих художествах все чаще и чаще. Иногда черта вырастает из-под земли, отклоняется в какой-то момент влево и заканчивается кляксой - так в мультиках рисуют взрывы. Что это, растение, механизм? На расспросы Бетани отвечает уклончиво: мол, просто картинка, которая "всплывает" в ее памяти после электрошока. Может, инопланетный пейзаж, подсказывает она. Меня же эти рисунки наводят на мысли о Фрейде. Время от времени я возвращаюсь к теме религии в надежде на какое-нибудь откровение о жизни Бетани с родителями, но все без толку. И хотя моя подопечная цитирует длинные пассажи из Библии, о Боге она отзывается с тем же едким сарказмом, что и о врачах, и раздраженно твердит:
- Что он мне сделал хорошего?
- Твой вопрос подразумевает, что Бог все-таки существует, - подсказываю я.
Услышав это, Бетани замолкает. Если Леонард Кролл сексуально ее домогался, а мать знала об этом и молчала, то решение девочки взять правосудие в свои руки объяснилось бы очень просто. Я работаю с ней терпеливо, не спеша, пытаясь подвести ее к тому едва уловимому сдвигу в восприятии, который в один прекрасный день позволит ей бежать с мрачной планеты Бетани в менее суровые края. Впрочем, если этот день когда-нибудь и наступит, то явно не скоро, и я готова признать свое поражение.
В следующий раз мы встречаемся в парке. Солнце палит все так же нещадно, и с некоторых пор я, словно гейша, повсюду ношу с собой маленький лакированный веер. В застывшем небе - той яркой синевы, что как будто давится собственной гущей, - рассыпаны далекие облака, похожие на пригоршни мела, которые кто-то зашвырнул ввысь. Рафик следует за нами по пятам, поотстав на пару шагов: я попросила его вмешаться немедленно, как только Бетани сделает резкое движение или коснется меня хоть пальцем. Я не доверяю ей ни на йоту и рисковать не намерена.
Еще пять лет назад зима в Англии отличалась от лета, а весна - от осени, нынче же само понятие времен года утратило всякий смысл. На фасаде Оксмита пылают осенним костром побеги плюща: те листья, что еще не опали, блестят, как рыбья чешуя под солнцем, а часть уже устилает землю пожухшим ковром. Посреди выжженного газона мужественно тянутся вверх пергаментные лилии, фиолетовые и нежно-оранжевые. Умирающие, печальные цветы… В прошлой жизни я бы их сфотографировала, а потом, в студии, довела бы изображения до ума: быстрыми, злыми мазками пастелей или, может, кисточки с тушью, радуясь нечаянным кляксам - этим взрывам эмоций, которые меняют отношение к тому, что видишь, ибо теперь ты увидел это по-новому, преобразил до неузнаваемости и заставил петь под свою дудку.
Творческий позыв, первый за много месяцев. Почему бы не вспомнить, как это бывает? Стоит ли лишать себя всего, что когда-то приносило мне радость?
Да. Нет. Да. Похоже, иначе я не могу.
- Смерч в Шотландии…
- Совпадение, - перебивает Бетани. - Случайное попадание. Ты ведь так и подумала, верно?
Улыбаюсь.
- Честно говоря, я удивилась.
Бетани хмыкает. Какое-то время мы движемся молча.
- Слушай, эта твоя авария… - внезапно произносит она. - То еще зрелище, а? - Я в замешательстве. О том, что со мной случилось, я не говорила ей ни слова. Откуда ей известно об аварии? Какое "зрелище"? - Короче, ответь-ка на один вопрос. Интересно. Каково это - быть…
Калекой? - подсказываю я в надежде перехватить инициативу и выиграть время. Дорожка поворачивает в сторону.
Я хотела сказать "инвалидом", - парирует она весело. Или "человеком с ограниченными возможностями". Вроде так говорят, да? - Похоже, сегодня один из ее "хороших" дней.
- "Парализованная" меня вполне устраивает.
Бетани останавливается и закрывает глаза.
- За рулем ведь был он? - спрашивает она понимающе.
В голове у меня что-то заклинивает, потом, дернувшись, снова заводится и несет меня в контратаку.
- Продолжай, - говорю я. - Раз ты у нас все знаешь. Рассказывай, не стесняйся.
Я тут же жалею, что поддалась гневу и выдала себя с головой.
- Подробностей я не разобрала. А вот чем дело кончилось, знаю.
И я знаю. Тоже мне, удивила. И все же откуда ей известно, кто был за рулем? Потому что обычно машину ведет мужчина? Еще одно "случайное попадание"? Несколько минут тишину нарушает только хруст гравия под ее ногами и тихий шелест моих колес. Попробую-ка я подбросить ей что-нибудь. Может, тогда будет легче ее разговорить.
- Ладно. Вот тебе сжатая версия. Ночь. Он за рулем, как ты уже догадалась.
- Увидела.
- Значит, хорошо смотрела. Не важно. В какой-то момент он теряет контроль, машину заносит, и она несколько раз переворачивается. Я падаю в грязь, прихожу в себя в больнице, где меня спрашивают, все ли части тела я чувствую.
Мой голос не дрогнул, зато сердце колотится, как оглашенное. Меня бросает в жар и захлестывает волна отвращения. Такое чувство, что я проехала колесом по слизняку, который прилип к ободу, и раздавленные внутренности вот-вот коснутся моей ладони. Рядом со мной Бетани кивает с таким видом, будто моя история ей хорошо знакома. Это милое создание ничем не проймешь.
Наоборот, услышанное ее как будто взбодрило и придало сил.
- Но виновата ты, верно? - Как многие неблагополучные дети, Бетани уверенно находит у окружающих яремную вену. Зажмуриваюсь и отпускаю ободья колес. Когда я открываю глаза, рядом стоит Рафик. С трудом перевожу дыхание, трогаюсь дальше и, стараясь говорить как можно спокойнее, отвечаю:
- Иногда мне кажется, что да, иногда - нет. В зависимости от настроения. А с тобой, Бетани, так бывает? Когда ты оглядываешься на свою жизнь?
Нет, на эту тему Бетани переключаться не желает. Ее решимость игнорировать свое прошлое за все это время ничуть не ослабла. Цитаты из Библии (как правило, из Книги Иезекииля, посланий к фессалоникийцам или из Откровения), которые отскакивают у нее от зубов, - единственное, что она сохранила из прежней жизни. Возможно, пройдут месяцы, годы или даже десятилетия, прежде чем Бетани доверится кому-нибудь и заговорит о родителях. Да и зачем оно ей? Рискнуть придется всем, а выигрыш ничтожен. Если то, что ей пришлось пережить, было так ужасно, что толкнуло ее на убийство матери, а потом заставило увериться в собственной смерти, значит…
- А ты как парализована? - спрашивает она.
Я уже успела прийти в себя.
- Ноги отнялись, - отвечаю я, толкая колеса быстрее. Рафик снова отстает на несколько шагов. Бетани идет рядом. - Я не могу ни вставать, ни ходить, но могу плавать - гребу руками.
Значит, плавать она может, - задумчиво повторяет она. - А сексом заниматься?
Вдыхаю поглубже. В мире обычных людей этим вопросом задаются многие - молча, про себя. В судебно-медицинских учреждениях строгого режима для малолетних психов с преступным прошлым обычных людей не бывает.
- Я не чувствую ничего ниже пояса. У меня так называемая нижняя параплегия, - отвечаю я. - Что в переводе означает полную потерю чувствительности от пупка и ниже.
В реабилитационной клинике я мало-помалу, после долгих экспериментов, выяснила, что все еще способна испытывать нечто вроде сексуального возбуждения - через грудь, хотя происходит все по большей части в голове. Но не стану же я делиться подобным открытием с любопытствующими пациентками вроде Бетани Кролл.
- А почему тебя это интересует? - осторожно продолжаю я, в кои-то веки радуясь, что не вижу лица собеседника. Подтолкнув Бетани к разговору о ее собственном сексуальном опыте, не выпустила ли я из бутылки злого джинна? Впрочем, она то ли не расслышала вопроса, то ли решила не отвечать.
- Я и подумать не могла, что со мной случится такое, - говорю я тихо. - Но я могу с этим жить. - Ой, ли? Стоит мне представить нас с Алексом, занимающихся любовью на покерном столе, грудь сдавливает так, будто на мне рывком затянули корсет. - Может быть, ты понимаешь, как это бывает? Когда делаешь что-нибудь, не подумав, поддавшись порыву, а последствия расхлебываешь всю жизнь? - Призрак ее матери вплывает между нами, но Бетани не попадается на крючок. - Вот уже два года, как ты живешь в этой клинике. А понимаешь ли ты, почему сюда попала?
- Потому что люди вроде тебя не желают замечать, что творится вокруг, - с невеселым смешком отвечает она. - Даже ткни их носом, все равно ничего не увидят. Чем меня выслушать, им проще засадить меня под замок. - Ее словно прорвало. - Вот ты, например. Притворяешься, что ничего такого не происходит, потому что тебе так проще, а когда до тебя-таки дойдет, все - поезд ту-ту! Вон смерч в Шотландии. "Совпадение", - решила ты. Вбила себе в голову и веришь. Да верь, мне-то что. Но я его видела, тот смерч. А потом он появился.
- Вот именно, совпадение. Как, кстати, ты же сама и сказала.
Перед глазами встает окровавленное лицо Карен Кролл. Будто лицо подтаявшей восковой куклы. Тут волей-неволей задумаешься: какая же нужна сила, чтобы вот так вогнать в глаз отвертку. И с каким звуком она вошла в плоть.
- Но твое будущее - каким ты его видишь? - спрашиваю я, чтобы отвлечься от этих мыслей.