Однакокудабольшеменяинтересовала реликвия совсеминого рода, а
именно:мойдед АлександрЛауден. В свое время этот почтенный старецбыл
простымкаменщикоми,какмнекажется, сумелразбогатеть исключительно
благодаряпрактическойсметке,анекаким-тоособым достоинствам.Его
внешность, речь и манерынедвусмысленно указывалина его скромное прошлое,
что было источником вечных мучений для дяди Эдама. Под его ногтями, несмотря
натщательныйнадзор,постояннопоявлялсятраур,одежда висела нанем
мешком, как праздничный костюм на поденщике, речь его была простонародной, и
дажев лучшие свои минуты, когда он соглашалсяхранить молчание, самое его
присутствие в уголке гостиной,его обветренное морщинистое лицо, его редкие
волосы, его мозолистые руки и веселаялукаваяусмешка безжалостно выдавали
тот неприятный факт, чтосемья наша "вышла из низов".Как бы ни жеманилась
моя тетушка,какбы ни задирали нос моикузены и кузины,ничто немогло
противостоять весомой физической реальности -- старику каменщику, сидящему в
уголке у камина.
То,что я американец, давало мне одно преимущество:мне и в голову не
приходило стыдитьсядеда, истарикне преминул это заметить. Он с большой
нежностьювспоминал моюмать-- вероятно, потому,что унегосложилась
привычка сравнивать ее с дядейЭдамом, которого он презирал до неистовства,
--и решил, что свое почтительноеотношениекнему яунаследовал от его
любимицы. Когдамыотправлялись с ним на прогулку -- а скоро этипрогулки
стали ежедневными, -- он иногда (не забыв шепотом предупредить меня, чтобы я
непроговорился обэтом Эдаму) заходил в какой-нибудь трактир,где прежде
бывал частым гостем,итам(если ему везло и он встречал своихстаринных
приятелей) с великойгордостью представлял меня честной компании,отпуская
одновременно шпильку по адресу остальных своих потомков.
"Это сынок моей Дженни, -- говаривалон в таких случаях.-- Вот он --
паренекхороший,нев примердругим".Вовремянашихпрогулок мыне
осматривали исторических древностей и нелюбовались видами, вместо этого мы
посещалиодинзадругим унылыеокраинныекварталы.Интересны онибыли
потому, что,как заявлял старик, он былподрядчиком, которыйих строил, а
поройиединственнымархитектором,которыйихпланировал.Мнередко
приходилосьвидеть болеебезобразные дома -- их кирпичные стены, казалось,
краснели, ачерепичныекрыши бледнели отстыда.Но я умелскрывать свои
чувстваотдряхлогоремесленника, и,когда онуказывална какой-нибудь
очередной образчик уродства, обычно добавляя замечание вроде: "Вот эту штуку
придумал я: дешево, красиво и всем пришлось подуше, а потом эту мыслишку у
меняпозаимствовали,иподГлазгоестьцелыекварталыстакимивот
готическимибашенками и плинтусами",-- яторопился вежливо выразить свое
восхищениеи(заметив,чтоэто доставляетемуособенноеудовольствие)
осведомиться,восколькообошлоськаждоетакоеукрашение.
Но я умелскрывать свои
чувстваотдряхлогоремесленника, и,когда онуказывална какой-нибудь
очередной образчик уродства, обычно добавляя замечание вроде: "Вот эту штуку
придумал я: дешево, красиво и всем пришлось подуше, а потом эту мыслишку у
меняпозаимствовали,иподГлазгоестьцелыекварталыстакимивот
готическимибашенками и плинтусами",-- яторопился вежливо выразить свое
восхищениеи(заметив,чтоэто доставляетемуособенноеудовольствие)
осведомиться,восколькообошлоськаждоетакоеукрашение.Нетрудно
догадаться,что наиболеечастойиприятной темойнашихразговоровбыл
Маскегонский капитолий.
Я по памяти начертилдля дедавсе планы этого здания, а онс помощью
узкойидлиннойкнижицы,полной всяческихцифритаблиц(справочника
Молесворта,еслинеошибаюсь), которуювсюдуносилс собойв кармане,
составлялпримерные сметыипокупал своображаемыхторговвоображаемые
подряды.Нашихмаскегонских строителей он окрестилшайкой стервятников, и
этаинтереснаядля обеих сторонтема всоединениисмоими познаниями в
областиархитектуры, теории деформацииицен на строительные материалыв
Соединенных Штатах послужила надежной основой для сближения старика и юноши,
в остальных отношенияхсовсемдруг на друга не похожих, изаставила моего
деда с большим жаром называть меня"умнейшимпареньком". Таким-то образом,
каквы в свое время увидите, капитолий моегородного штата вторично оказал
сильнейшее влияние на течение моей жизни.
Однако,покидая Эдинбург, яне подозревало том, какуюзначительную
услугууспелсебеоказать, ичувствовалтолькоогромноеоблегчение от
сознания,чторасстаюсьнаконецсэтимдовольно-такискучным домоми
отправляюсь в город радужных надежд -- в Париж. У каждого человека есть своя
заветная мечта, аямечтал озанятияхискусством, о студенческой жизни в
Латинском квартале иомире Парижа,каким описал его мрачный волшебник --
автор"Человеческой комедии".И янеразочаровался. Впрочем, я ине мог
разочароваться, ибовидел нереальный Париж, а тот,которыйрисовало мне
воображение. Моим соседом в безобразном, пропитанном запахами кухни пансионе
на улице Расина, где я поселился,был З. Марка;в захудалом ресторанчике я
обедал за одним столом сЛусто и Растиньяком; а если на перекрестке на меня
чуть не наезжал изящныйкабриолет, значит, им правил Максим де Трай. Какя
уже сказал, обедал я в дешевом ресторанчике, а жил в дешевом пансионе --но
неиз нужды,аизромантическихпобуждений.Отецщедроснабжалменя
деньгами,и если бы я только пожелал, то могбы жить наплощадиЗвезды и
ездить на занятия в собственном экипаже. Однако тогда вся прелесть парижской
жизни была бы для меня утрачена: я остался бы прежним Лауденом Доддом, вто
время как теперья был студентом Латинского квартала, преемником Мюрже, и в
самомделе жил так, как жили герои тех книг,которые я,погружаясь вмир
мечты, запоем читал и перечитывал в лесах Маскегона.