Дом был
погружен в полный мрак, но, поскольку на каждую площадку выходило только три
двери, заблудиться было невозможно, ия мог спокойно продолжать свой спуск,
поканезавижу мерцание ночника в швейцарской. Я прошелчетыре лестничных
марша-- никаких признаков швейцарской! Разумеется, я мог сбиться со счета,
поэтомуя прошел ещеодин марш, и еще один, и ещеодин, пока, наконец, не
оказалось, что яотшагал их целых девять. Я уже не сомневался, что каким-то
образом прошел мимо каморки швейцара, не заметив ее, -- посамому скромному
подсчету, яспустился уже напять этажейнижеуровняулицы инаходился
где-то в недрах земли. Открытие, что мой пансион расположен над катакомбами,
былооченьинтересным,и если бы я не был настроенпо-деловому, то,без
сомнения,продолжалбы всю ночь исследоватьэто подземноецарство. Ноя
твердопомнил,чтозавтрадолженвстать вовремяи чтодляэтогомне
необходимо отыскать швейцара. И вот, повернувобратно и тщательно считая, я
стал подниматься до уровня улицы. Я прошел пять... шесть...семь маршей--
попрежнемуникаких следовшвейцара.Всеэтомнепорядкомнадоело,и,
сообразив, что моя комната уже совсем близко, я решил вернуться в нее и лечь
спать.Япродолжалподъеми вскореоставилза собой восьмой,девятый,
десятый,одиннадцатый, двенадцатыйи тринадцатыймарши лестницы,номоя
открытаядверь,казалось, исчезлатак же,какшвейцар и егоночник.Я
вспомнил, что в самой своей высокой точке этот дом насчитывает шесть этажей,
из чего следовало, что янаходился теперь по меньшей мере на три этажа выше
крыши. Сначала моеприключение казалось мне забавным, но теперь оно, вполне
естественно, начало меня раздражать. "Моя комната должна быть здесь, и все",
--сказал яи, вытянув руки,направился к двери. Двери не было, не было и
стены, вместо них передо мной зиял темный коридор. Некоторое времяя шел по
нему,не встречая никакогопрепятствия. И это в доме,где на каждом этаже
были только три маленькие комнаты, выходившие прямо налестничную площадку!
Происходившеебылонастольконелепо,чтоя,каквылегкопоймете,
окончательнопотерял терпение. Тут язаметил у самогопола узкуюполоску
света, исследовал стену, нащупал дверную ручку и безвсяких церемоний вошел
в какую-то комнату. Там я увидел молодую девушку, которая, судя по ее весьма
домашнему туалету, собиралась ложиться спать.
-- Простите моевторжение,-- сказаля, -- но я живувдвенадцатом
номере, а с этим проклятым домом произошло что-то непонятное.
Поглядев на меня, она ответила:
-- Есливыбудете так любезны выйти отсюда на несколько минут, явас
туда провожу.
Такимобразом,вопросбылулажен приполнойневозмутимостиобеих
сторон.Я стал ждать вкоридоре. Вскоренезнакомкавышла в халате, взяла
меня заруку, повела вверхполестнице(то есть на четвертыйэтажвыше
крыши)и втолкнула в мою комнату,где, чрезвычайно утомленныйвсеми этими
удивительными открытиями, янемедленно бросилсяна постельи заснул,как
ребенок.
Я рассказалвамобэтом происшествии так, как оно мне представлялось
ночью; однако на следующее утро,проснувшись и вспоминая о нем, я не мог не
признать,чтомногоеизслучившегосявыглядитвесьманеправдоподобно.
Вопреки вчерашним добродетельным намерениям, настроения идти в студию у меня
не было,и вместо этогоя отправилсявЛюксембургский сад, чтобытамв
обществе воробьев, статуй и осыпающихся листьев остудить голову и привести в
порядокмысли.Яочень люблюэтот сад, занимающий столь видное место и в
истории ив литературе.Баррас и Фуше выглядывали из окон этого дворца. На
этихскамьях писали стихиЛусто иБанвиль (первый кажетсямненеменее
реальным, чемвторой).За садовой решеткой кипит городская жизнь, а внутри
шелестит листва деревьев, щебечутворобьи и дети,смотрят вдаль статуи.Я
устроился на скамье напротив входа в музей иначалразмышлятьособытиях
прошлойночи,стараясь(насколькобыл всостоянии)отделить истинуот
фантазии.
При дневном свете оказалось, что в доме только шесть этажей, как было и
прежде. Со всем моим архитектурным опытом я не мог втиснуть в его высоту все
эти бесконечные лестничные марши, и онбыл слишком узок, чтобывместитьв
себя длинный коридор, по которому я шел ночью. Однако самым неправдоподобным
было даже не это. Мне вспомнился прочитанный когдато афоризм, гласивший, что
все может оказаться несоответствующим себе, кроме человеческой натуры. Дом
можетвырастиилирасшириться--вовсякомслучае, навзглядхорошо
пообедавшего человека. Океанможет высохнуть, скалы -- рассыпаться впрах,
звезды -- попадатьснебес,словнояблоки осенью, ифилософничутьне
удивится. Но встреча смолодой девушкойбыла случаем иного порядка. В этом
отношенииот девушектолку мало; или, скажем,мало толку применятьк ним
подобные правила; иначе говоря (можно и так взглянуть на дело), они существа
высшего толка. Я готов был принять любую из этих точек зрения,так каквсе
они приводили,всущности,кодномувыводу,ккоторомуяуженачал
склоняться, когда мне вголову пришел еще одинаргумент,окончательно его
подтвердивший. Я помнил наш разговор дословно -- ну, так вот:я заговорил с
ней по-английски,а непо-французски,и она ответила мне на том же языке.
Отсюдаследовало, чтовсеночноепроисшествиебыло сном, и катакомбы, и
лестницы, и милосердная незнакомка.
Едва я успел прийти кэтому заключению, какпо осеннему саду пронесся
сильныйпорыв ветра,посыпалсядождьсухих листьев и надмоей головой с
громким чириканьем взвилась стайка воробьев. Этот приятныйшум длился всего
несколько мгновений, но он успел вывести меня из рассеянной задумчивости,в
которую я был погружен. Я быстро поднялголову и увидел перед собой молодую
девушку в коричневом жакете, которая держалавруках этюдник. Рядомс ней
шел юноша несколькимигодами старшеменя; под мышкойоннес палитру.Их
ноша, а также направление, в котором они шли, подсказали мне, что они идут в
музей,гдедевушка,несомненно,занимаетсякопированиемкакой-нибудь
картины.