Одним ударом он раскрошилсвойтабурет, исамыйгрозный из его
противников,отлетеввсторону,пробил спинойто, что нанашем жаргоне
именовалось "добросовестно обнаженной натурой".Говорят, что обратившийся в
паническое бегствовоин так и выскочилна улицу,обрамленныйразорванным
холстом.
Нетрудно понять, сколько разговоров вызвало это событиев студенческом
квартале и как ябыл рад встречес моим прославленным соотечественником. В
то же утро мне было суждено самому познакомиться с донкихотской стороной его
натуры. Мы проходили мимо мастерской одного молодого французского художника,
чьи картиныядавно уже обещалпосмотреть, и теперь, в полном согласиис
обычаямиЛатинского квартала, я пригласил Пинкертона пойти к нему вместе со
мной.В тевременасредимоихтоварищейпопадалиськрайненеприятные
личности.НастоящиехудожникиПарижапочтивсегдавызывали мое горячее
восхищение и уважение,нодобрая половина студентов оставляла желать много
лучшего--настолько,чтоячастонедоумевал,откуда берутсяхорошие
художникиикудадеваютсябуяны-студенты.Подобная жетайнаокутывает
промежуточные ступени медицинского образования и, наверное, не раз ставила в
тупикдажесамыхненаблюдательныхлюдей.Вовсякомслучае, субъект, к
которому я привел Пинкертона, был одним из самых мерзких пьяниц квартала. Он
предложилнам полюбоватьсяогромнымполотном,на которомбылизображен
святой Стефан: мученик лежал влужекровинадне пересохшего водоема,а
толпа иудеев в синих,зеленыхижелтых одеждахпобивалаего --судя по
изображению -- сдобнымибулочками. Пока мы смотрели на это творение, хозяин
развлекалнасрассказомонедавнем эпизодеизсобственной биографии, в
котором он, как ему представлялось,игралгероическую роль. Я принадлежу к
тем американцам-космополитам,которыепринимаютмир(инародинеи за
границей)таким, каков он есть, и предпочитают оставаться зрителями, однако
дажеяслушалэтуисторию сплохоскрываемымотвращением,каквдруг
почувствовал, что меня отчаянно тянут за рукав.
--Он говорит,что спустилееслестницы?--спросилПинкертон,
побелев, как святой Стефан.
--Да, -- ответиля. -- Свою любовницу, которая ему надоела.А потом
стал швырять в нее камнями. Возможно, именно это и подсказало ему сюжетего
картины. Он только чтопривел убедительнейший довод-- она была так стара,
что годилась ему в матери.
Пинкертон издал странный звук, похожий на всхлипывание.
--Скажитеему, --пробормоталон, задыхаясь, -- а то янеговорю
по-французски, хотя кое-чтопонимаю... Так скажитеему, что я сейчас вздую
его.
--Радибога,воздержитесь!--вскричал я.-- Онитутэтогоне
понимают! -- И я попытался увести его.
-- Ну, хотябы скажите ему, что мы о нем думаем.
Дайте яему выскажу,
что о нем думает честный американец.
-- Предоставьте это мне, -- сказал я, выталкивая Пинкертона за дверь.
-- Qu'est ce qu'il a? [9] -- спросил студент.
-- Monsieur sesent malau coeur d'avoirtropregarder votre croute
[10], -- ответил я и ретировался вслед за Пинкертоном.
-- Что вы ему сказали? -- осведомился тот.
-- Единственное, что могло его задеть, -- сообщил я.
Послеэтой сцены,послетойвольности,которуюяпозволилсебе,
вытолкнувмоегоспутника задверь,послемоего собственного неслишком
достойногоухода мне оставалось только предложить ему пообедать со мной.Я
забылназваниересторанчика, вкоторыймы пошли, вовсякомслучае,он
находился где-тоза Люксембургскимдворцом,апозади него был сад,и мы
через несколько минут уже сидели там застоликом друг против другаи,как
водится в юности, обменивались сообщениями о своей жизни и вкусах.
Родители Пинкертона приехали в Штаты изАнглии, где, как я понял, он и
родился, хотя у него былапривычка об этом забывать. То ли он сам убежал из
дому,то ли его выгнал отец, незнаю, но, во всяком случае, когда ему было
двенадцатьлет, он уже начал вести самостоятельную жизнь. Бродячий фотограф
подобралего,словнояблоко-паданец,наобочинедорогивНью-Джерси.
Маленькийоборвышпонравился ему, онвзялегосебе в подручные,научил
всему,чтознал сам,тоестьизготовлятьфотографииисомневатьсяв
священном писании, а затем умер в придорожной канаве где-то в Огайо.
-- Он был замечательнымчеловеком, -- говорил Пинкертон. --Видели бы
вы его, мистер Додд! Он был благообразен, как библейский патриарх!
После смерти своего покровителя мальчик унаследовал его фотографические
принадлежности и продолжал дело.
-- Такая жизнь пришлась мне по душе, -- рассказывал он. -- Я побывал во
всех живописных уголках замечательного континента, наследниками которогомы
с вами родились. Видели бы вы мою коллекцию фотографий! Эх, жаль, что у меня
нет еес собой! Я делал эти снимки для себя на память, и на них запечатлены
и самые величественные и самые чарующие явления природы.
Бродя поЗападным штатам итерриториям изанимаясьфотографией,он
читал все книги, которыепопадалисьему подруку,--хорошие, плохиеи
средние, увлекательные и скучные, начиная от романов Сильвена Кобба и кончая
"Началами" Эвклида, причем, к моему величайшему изумлению, выяснилось, что и
тогои другогоавтора он умудрился прочесть от коркидо корки. Наделенный
большойнаблюдательностью и отличной памятью, подросток собирал сведенияо
людях,промышленности,природеинакапливалусебявголовемассу
отвлеченных знаний и благородных представлений, которые впростоте душевной
считал естественными и обязательными для всякого истинногоамериканца. Быть
честным, быть патриотом, обеими руками с одинаковым жаром загребать культуру
и деньги -- вот каковы были его принципы.