.. В ушах у меня так ипоет.Помогимне
лечь...
Но прежде чем я протянул к нему руку,онсноваупалвпостельи
некоторое время лежал молча.
- Джим, - сказал он наконец, - ты видел сегодня того моряка?
- Черного Пса? - спросил я.
- Да, Черного Пса, - сказал он. - Он очень нехороший человек, ноте,
которые послали его, еще хуже, чем он. Слушай: если мне не удастсяотсюда
убраться и они пришлют мне черную метку, знай, что ониохотятсязамоим
сундуком. Тогда садись на коня... - ведь ты ездишь верхом, не правда ли? -
тогда садись на коня и скачи во весь дух... Теперьужмневсеравно...
Скачи хоть к этому проклятому доктору, к крысе,искажиему,чтобыон
свистнул всех матросов на палубу - всяких там присяжных и судей - и накрыл
моих гостей на борту "Адмирала Бенбоу", всю шайку старого Флинта, всехдо
одного, сколько их еще осталось в живых. Ябылпервымштурманом...да,
первым штурманом старого Флинта, и я один знаю, где находится то место. Он
сам все мне передал в Саванне, когда лежал при смерти, воткакятеперь
лежу. Видишь? Но ты ничего не делай, пока они не пришлют мне чернуюметку
или пока ты снова не увидишь Черного Пса или моряка на однойноге.Этого
одноногого, Джим, остерегайся больше всего.
- А что это за черная метка, капитан? - спросил я.
- Это вроде как повестка, приятель. Когда они пришлют, я тебескажу.
Ты только не проворонь их, милый Джим, и я разделю стобойвсепополам,
даю тебе честное слово...
Он начал заговариваться, и голос его становился все слабее. Я дал ему
лекарства, и он принял его, как ребенок.
- Еще ни один моряк не нуждался в лекарстве так, как я.
Вскоре он впал в тяжелое забытье, и я оставил его одного.
Не знаю, как бы я поступил, если бы все шло благополучно. Вероятно, я
рассказал бы обо всем доктору, ибо я смертельно боялся, чтобыкапитанне
пожалел о своей откровенностиинеприкончилменя.Нообстоятельства
сложились иначе. Вечером внезапно скончался мой бедный отец, и мы позабыли
обо всем остальном. Я был так поглощен нашим горем,посещениямисоседей,
устройством похорон и работой в трактире, что у меня небыловременини
думать о капитане, ни бояться его.
На следующее утро он сошел вниз как ни в чем не бывало. Ел вобычные
часы, но без всякого аппетита и, боюсь,выпилбольше,чемобыкновенно,
потому что сам угощался у стойки. При этом он фыркал и сопел таксердито,
что никто не дерзнул запретить ему выпить лишнее. Вечером накануне похорон
он был пьян, как обычно.Отвратительнобылослышатьегоразнузданную,
дикую песню в нашем печальном доме. И хотя он был очень слаб, мы до смерти
боялись его. Единственный человек, который мог бы заткнуть емуглотку,-
доктор, - был далеко: его вызвали за несколько миль к одномубольному,и
после смерти отца он ни разу не показывался возле нашего дома.
Я сказал, что капитан был слаб. Идействительно,оннетольконе
поправлялся, но как будто становился все слабее. Через силу всходил онна
лестницу; шатаясь, ковылял из зала к нашей стойке.
Идействительно,оннетольконе
поправлялся, но как будто становился все слабее. Через силу всходил онна
лестницу; шатаясь, ковылял из зала к нашей стойке. Иногда он высовывал нос
за дверь - подышать морем, но хватался при этом за стену. Дышал онтяжело
и быстро, как человек, взбирающийся на крутую гору.
Он больше не заговаривал со мнойи,по-видимому,позабылосвоей
недавней откровенности, носталещевспыльчивее,ещераздражительнее,
несмотря на всю свою слабость. Напиваясь, он вытаскивал кортик и клалего
перед собой на стол и при этом почти не замечал людей, погруженный всвои
мысли и бредовые видения.
Раз как-то, к нашему величайшему удивлению, он даже стал насвистывать
какую-то деревенскую любовную песенку, которую, вероятно,пелвюности,
перед тем как отправиться в море.
В таком положении были дела, когда на другойденьпослепохорон-
день был пасмурный, туманный и морозный, - часа в три пополудни,явышел
за дверь и остановился на пороге. Я с тоской думал об отце...
Вдруг я заметил человека, который медленно брел по дороге.Очевидно,
он был слепой, потому что дорогу перед собоюнащупывалпалкой.Надего
глазами и носом висел зеленый щиток. Сгорбленный старостьюилиболезнью,
он весь был закутан в ветхий,изодранныйматросскийплащскапюшоном,
который делал его еще уродливее. Никогда в своей жизни не видалятакого
страшного человека. Он остановился невдалеке от трактира и громко произнес
нараспев странным гнусавым голосом, обращаясь в пустое пространство:
- Не скажет ли какой-нибудьблагодетельбедномуслепомучеловеку,
потерявшему драгоценное зрениевовремяхрабройзащитысвоейродины,
Англии, да благословит бог короля Георга, в какой местности он находится в
настоящее время?
- Вы находитесь возле трактира"АдмиралБенбоу",вбухтеЧерного
Холма, добрый человек, - сказал я.
- Я слышу голос, - прогнусавил старик, - и молодой голос.Дайтемне
руку, добрый молодой человек, и проводите меня в этот дом!
Я протянул емуруку,иэтоужасноебезглазоесуществостаким
слащавым голосом схватило ее, точно клещами.
Я так испугался, что хотел убежать. Но слепой притянул меня к себе.
- А теперь, мальчик, - сказал он, - веди меня к капитану.
- Сэр, - проговорил я, - я, честное слово, не смею...
- Не смеешь? - усмехнулся он. - Ах воткак!Несмеешь!Ведименя
сейчас же, или я сломаю тебе руку!
И он так повернул мою руку, что я вскрикнул.
- Сэр, - сказал я, - я боялся не за себя, а за вас. Капитан теперь не
такой, как всегда. Он сидит с обнаженнымкортиком.Одинджентльменуже
приходил к нему и...
- Живо, марш! - перебил он меня.
Никогда я ещенеслыхалтакогосвирепого,холодногоимерзкого
голоса. Этот голос напугал меня сильнее, чем боль.Японял,чтодолжен
подчиниться, и провел его в зал, где сидел наш больной пират, одурманенный
ромом.