В горах поедим кочинильяс, там
значительно больше порции и в два раза дешевле, чем в городе.
- Прекрасно, - сказал Штирлиц.-Тогдаможноиподнажать,время
обеда, у меня желудочный сок уже выделяется, порядок прежде всего...
- Как здоровье? Не чувствуете более последствий ранения?
"На этот вопрос нельзя отвечать однозначно, - подумал Штирлиц, - надо
ответить очень точно; этот разговор может оказаться первым шагомнапути
домой.А почему ты думаешь, что будет разговор? Почемунепредположить,
что это никакой не Джонсон, а друзья мюллеровских Ойгена, ВиллииКурта?
Их тысяча в Мадриде, имногиеизнихпрекрасноговорятпо-английски,
отчего бы им не доделать того, чтонеуспелМюллер?Ну,хорошо,это,
конечно, допустимо, но лучше не думать об этом; после сорокапятикаждый
год есть ступенька в преисподню; надвижение старости стремительно, я очень
сильно чувствую последствия ранения, он не зря об этом спросил; больныхк
сотрудничествунеприглашают,аеслиэтотДжонсоннастоящий,ане
фальшивый, то именно для этого он вывозит меня из города.Ониникогоне
выкрали из Испании, не хотят ссориться с Франко, атутживутнацистские
тузы куда как поболее меня рангом, живут открыто, без охраны;генералСС
фонЛюбичвообщекупилапартаментвдвухдомахотамериканского
посольства, вдоль их ограды своих собачек прогуливает".
- Чувствую, когда меняется погода, мистер Джонсон. Кости болят.
- Может быть, это отложения солей? Почему вы связываете боли в костях
с ранением?
- Потому что я пролежал недвижным восемь месяцев.А раньшеигралв
теннис.Три раза внеделю.Такойрезкийсломвжизненнойстратегии
сказывается на костяке; так мне, во всяком случае, кажется.Мышцы нетак
трудно наработать, а вот восстановитькостяк,зановонатренироватьвсе
сочленения - дело не пяти месяцев, а года, по крайней мере.
- Сколько вам платят в неделю, мистер Бользен?
- А вам?
Все рассмеялись; Штирлиц понял, что к каждомуегословунапряженно
прислушиваются; Джонсон заметил:
- Вы не только хорошо говорите по-английски, но идумаететак,как
мы, нашими категориями. Не приходилось работать против нас?
- Против - нет. На вас - да.
- Мы не обладаем такого рода информацией, странно.
- В политике, как и в бизнесе, престиж - шутка немаловажная.Я думал
о вашем престиже, мистер Джонсон, когда вы велисепаратныепереговорыс
друзьями Гиммлера. История не прощает позорных альянсов.
Человек,сидевшийзарулем,обернулся;лицоегобылосильным,
открытым; совсем молод; на лбу был заметен шрам, видимо, осколок.
- Мистер Бользен, а как вы думаете, история простит нам то,чтовся
Восточная Европа отошла к русским?
Джонсон улыбнулся.
- Харви, не трогай вопросы теории,ещеневремя.
МистерБользен,
скажите, пожалуйста, когда вы впоследнийразвиделимистераВальтера
Шелленберга и Клауса Барбье?
- Кого? - Штирлиц задал этот вопрос для того, чтобывыгадатьвремя;
сейчас они начнут перекрестный допрос, понял он; каждый мойответдолжен
быть ср е з е р в о м;постоянно нарабатывать возможность маневра,они
что-то готовят, онип р о б у ю тменя с разных сторон, ясное дело.
- Шелленберга, - повторил Джонсон.
- В апреле сорок пятого.
- А Клауса Барбье? Он работал у Мюллера, потом был откомандированво
Францию, возглавлял службу гестапо в Лионе.
- Кажется, я видел его пару раз, не больше, - ответил Штирлиц. - Я же
был в политической разведке, совершенно другое ведомство.
- Но вы согласныстем,чтоБарбье-зверьикостолом?-не
оборачиваясь, сказал тот, со шрамом, что сидел за рулем.
- Вы завладели архивами гестапо? - спросил Штирлиц. - Вам икартыв
руки, кого считать костоломом и зверем, а кого солдатом, выполнявшимсвой
долг.
Онивыехалиизгорода;дорогашланаАлькобендас,
Сан-Себастьян-де-лос-Рейес,адальшеКабанильяс-де-ла-Сиерра,горы,
малообжитой район, там нет ресторанчиков, где жарятэтихсамыхмолочных
кочинильяс; чудо что за еда, пальчики оближешь; только, видимо,небудет
никаких кочинильяс; у этих людей другие задачи.
- В каком году вы встречали Барбье последнийраз?-повторилсвой
вопрос Джонсон.
- Думаю, году в сорок третьем.
- Где?
- Видимо, на Принц Альбрехтштрассе, вглавномуправленииимперской
безопасности.
- Ему кто-либо покровительствовал в том здании?
- Не знаю. Вряд ли.
- Почему "вряд ли"? - по-прежнему, не оборачиваясь, спросил тот,кто
вел "шевроле".
- Так мне кажется.
- Это не ответ, - заметил Джонсон. - Мнесдается,выотноситеськ
породе логиков, слово "кажется" к ним не подходит.
- Я - чувственный логик, - ответил Штирлиц. - Я, например,чувствую,
что моя идея с кочинильяс пришлась вам не по вкусу.Мнетак,вовсяком
случае, кажется. Чувство я перепроверяю логикой: дальше, вплоть до Сиерры,
нет ни одной харчевни, где бы давали кочинильяс, но до Сиерры мыврядли
поедем, потому что у вас всего четверть бака бензина.
- В багажнике три канистры, - откликнулсятот,чтовелмашину.-
Слава богу, здесь продаютбензин,ненормируя,какввашейпаршивой
Германии.
- Зря вы эдак-то о государстве, скоторымвампридетсяналаживать
отношения.
- Как сказать, - откликнулся Джонсон. - Все зависит не от нас,аот
того, как вы, немцы, станете себя вести.
Штирлиц усмехнулся:
- "Ведут" себя дети в начальных классах школы.