"Вот кто мне нужен, - подумал тогда Штирлиц. - Только я неинтересен
ему - в моем нынешнем положении. Если бы я был силен, он бы пошел на любой
блок со мной; тот, кто уволен от дел, алчет связейссильными,особенно
иностранцами...А я - нищ и слаб, пустое место, ему нетникакогорезона
восстанавливатьзнакомство,котороебылотакимтеснымвтридцать
седьмом..."
После окончания боя, когда Педро обошеларену,поднявнадголовой
трофэо - ухо быка, врученноеемупрезидентомкорриды,-онпригласил
Штирлица в свой громадный "паккард", вмещавшийвосемьчеловек,всюего
квадрилью, включая "шпажного парня" Антонио, и онипокатиливмаленький
бар "Алемания" на тихой улице СантаАнна,здесьтрадиционнособирались
после боев все матадоры; угощение было по-испански щедрым ибезалаберным,
тарелки ставили и тут же забирали; Штирлиц не успевал доесть, какунего
выхватывали мясо и ставили тарелку с новыми яствами; ну и темперамент!
Чем дальше, тем больше матадор нравился Штирлицу; онлюбилвлюдях
надежность и уважительность к тем, кто от него зависел; Педросмотрелна
своих бандерильерос и пикадора влюбленными сияющими глазами;"безвася
ничто, кабальерос, спасибо вам, вы были истиннымибойцами,явосхищался
вами".Люди за соседнимистоламищелкалиязыками:"каксказано!как
прекрасно сказано!" Никто так не ценит слово взастолье,какиспанцыи
грузины. "Сначала было слово" - как же иначе?
Такой парень не подведет, подумал тогда Штирлиц, емуможнодоверить
письмо, он не станет вскрывать его и не отдаст тому, кто попросит об этом;
испанцы ценят доверие; чем больше и открытое доверяешь ему, темболееон
верен дружеству, - ведь доверие возможно только между друзьями;яспрошу
его, где он остановился в Мадриде, и приду к нему завтра; язапутаютех,
кто может следить за мной, хотя вряд ли, вроде бы ячист,комуяздесь
нужен?
Штирлиц присматривался к матадору; он умел смотреть так, чточеловек
не замечалэтого;незряонзанималсяживописью;взгляд,какудар
бандерильей, стремителен, рассеян, и вотужесрисованаманерачеловека
слушать (а ведь это так важно, как людислушаютдругих,заэтимсразу
встает характер); взгляд - и в памяти навсегда останется манераговорить;
взгляд - и ты навсегда запомнишь, как человек ест и пьет, в этом тожеего
характер; нет, он положительно нравился Штирлицу, этот матадор.
Педро пил очень мало, ел еще меньше, на вопросы отвечал сдержанно, но
очень красиво; в конце обеда подвинулся к Штирлицу:
- Я уважаю вас, немцев.Мой брат сражался вместе с вамив"Голубой
дивизии" против красных. Его там убили.
Нет,сказалсебеШтирлиц,янезряощущалвсеэтовремя
з а п е л е н а т о с т ь;я чувствую опасность кожей;эточувствование
сталомоим"альтерэго",ничегонепопишешь;неоно,конечноже,
превалирует во мне, все-таки, во-первых, я логик, и поэтомумнедовольно
трудно жить, ибо каждый порыв автоматически, как само собойразумеющееся,
перепроверяетсяхолоднымрасчетом,анализомфактовиявлений,иначе
нельзя, если бы я жил не так, меня быдавным-давнождалпровал.
Стоики
утверждали, что из трех элементов-обозначаемое(мысль),обозначающее
(слово) и предмет, находящийся вне всего, - главным является обозначающее.
Эпикурейцыупростилиэтупозицию,исключивпонятие"обозначающее",
вознесли того, кто видит и судитопредмете,выражаяложьилиправду
словом; эпикурейцы облегчали себе жизнь, они отказывались приниматьидею,
мысль как явление, существующее вне нас; "я - хозяин мира, я создаю егов
своем воображении так, как мне угодно, истина или ложьопределяетсялишь
моим словом"; бедные эпикурейцы, моя работа им бы не подошла,сгорелибы
за месяц, а то и быстрее.Впрочем, и стоикидолгобынепродержались,
примат слова никого до добра не доводил; не слово определяет фактыбытия,
но именно оно, бытие, формулирует словом правду и ложь; кактолькослово
становится самодовлеющим, как только сознание делается тираном бытия,так
начинается шабаш лжи.Я всегда шел за правдой факта, наверное, поэтомуи
слова находил правильные; я непыталсяподогнатьжизньподсебя,это
невозможно, хотя так заманчиво; жизнь обстругивает нас и заставляет - рано
или поздно - следовать в еерусле,какжеиначе?!Ладно,будеттебе
хвалить себя, подумал Штирлиц, жив еще - и славабогу,думай,чтотебя
ждет, и похрапывай, чтобы Кемп верилвтвоюигру:голодноеопьянение,
развезло, рано или поздно язык развяжется, обмякнешь.Вотиготовьсяк
тому, чтобы размякнуть достоверно.А для этого заставь себяотключиться,
ты же умел спать и по пять минут, зато какой свежей делалась голова, какой
чистой и собранной, давай отключайся, у тебя еще есть минут десять.
...Кемп положил ему рукунаплечочерезпятнадцатьминут,когда
притормозил около старинного красивого дома:
- Мы приехали, Брунн. Как поспали?
- Я не спал ни минуты, -ответилШтирлиц.-Ядумал.Иуменя
чертовски трещит голова.Самое хреновое дело, если не допил. Увасесть
что выпить?
- Я же говорил: все, что душе угодно.Дома и я с вамиотведудушу,
вы-то пили, а я лишь поддерживал компанию, знаете как обидно...
- Знаю.Я тоже поддерживал компанию, когда мне приходилось выполнять
свою работу.
- Опять вы за свое... - вздохнул Кемп, пропуская Штирлица в маленький
лифт, всего на двух человек, хотя сделана кабина была из красногодерева,
зеркало венецианское, аручкинадверцахлатунные,ручнойработы,-
оскаленные пасти тигров, очень страшно.
Квартира Кемпа поразила Штирлица:встарыйиспанскийдом,сего
таинственными темными закоулками, длинными коридорами и громадными окнами,
закрытыми деревянными ставнями, была словно бы в с т а в л е н анемецкая
квартира - многосветлогодерева,(скореевсего,липа),бело-голубая
керамика, баварские ходики-кукушка,хирургическичистаякухня-столовая,
большой холл с камином; на стенах пейзажи Альп и Гамбурга,егомаленьких
улочек возле озера.