--Видишь?-- продолжал он. --Пускайпопробует,
пускай только посмеет! Я ему удружу! Небось, не впервой! -- ив подтверждение
своей угрозы выругался, грязно, беспомощно и не к месту.
Никогда--ещеникогомнене былотакжалко,как этогоубогого
несмышленыша; и притом я начал понимать,что на бриге "Завет", несмотряна
его святое название, как видно, немногим слаще, чем в преисподней.
-- А близких у тебя никого нет? -- спросил я.
Он сказал, чтов одном английском порту, уж не помнювкаком, у него
был отец.
-- Хороший был человек, да только умер.
--Господи,неужели ты не можешь подыскать себе приличное занятиена
берегу? -- воскликнул я.
-- Э, нет, -- возразил он, хитро подмигнув.-- Не на такого напали! На
берегу мигом к ремеслу пристроят.
Тогда яспросил,естьли ремесло ужасней того, которым он занимается
теперьс опасностью для жизни, -- не только из-за бурь и волн, но еще из-за
чудовищлей жестокости егохозяев.Он согласился, что это правда, но тут же
принялсярасхваливатьэту жизнь, рассказывая, как приятно сойтина берег,
когдаесть денежки в кармане, промотать их, как подобает мужчине,накупить
яблокивообще покрасоватьсяна зависть,каконвыразился, "сухопутной
мелюзге".
-- Да и нетак все страшно, -- храбрился он.-- Другимещесолоней.
Взять хотя бы "двадцатифунтовок".Ух! Поглядел бы ты, каково им приходится!
Я одноговидел своими глазами:мужчина ужев твоих годах (я длянего был
чуть ли не старик), бородища -- во, только мы вышли из залива и у него зелье
выветрилось из головы, он--нуреветь! Нуубиваться!Уж я-то поднял на
смех, будь уверен!Или, опятьже, мальчики. Ох, и до чего жемелочь! Будь
уверен, ониу меняпо струнке ходят.На случай, когда на борту мальки,у
меня есть особый линек, чтобы их постегивать.
И так далее в томже духе, пока я не уразумел,что "двадцатифунтовки"
--это либо несчастные преступники, которых переправляют в Северную Америку
в каторжные работы, либо еще более несчастные и ни в чем не повинные жертвы,
которых похитили или, по тогдашнему выражению, умыкнули обманом, ради личной
выгоды или из мести.
Тутмывзошлина вершину холма, и нам открыласьпереправа изалив.
Ферт-оф-Форт в этом месте, как известно, сужается: к северу, гдеон не шире
хорошей реки, удобное место для переправы, а в верховьях образуется закрытая
гавань,пригодная для любых судов; в самом горле залива стоитостровок, на
нем какие-то развалины; на южном берегу построен пирс для парома, и вконце
этого причала, по ту сторону дороги, виднелось среди цветущего остролистаи
боярышника здание трактира.
Городок Куинсферри лежит западнее,и вокруг трактира вэто время, дня
было довольно-таки безлюдно, тем более, чтопаромс пассажирами только что
отошел на северный берег.Впрочем,у пирса был ошвартован ялик, набанках
дремалигребцы,и Рансомобъяснил,что это шлюпка с"Завета"поджидает
капитана;апримерно вполумилеотберега,один-одинешенек наякорной
стоянке, маячил и сам "Завет".
На палубе царила предрейсовая суета, матросы,
ухватясьзабрасы,поворачивалиреи по ветру,и ветернес кберегу их
дружную песню. После всего, что я наслушался по дороге, ясмотрел на бриг с
крайним отвращением и от души жалел горемык, обреченных идти на нем в море.
На бровке холма, когда мы все трое остановились, я перешел через дорогу
и обратился к дяде:
-- Считаю нужным предупредить вас, сэр, что я ни в коем случае небуду
подниматься на борт "Завета".
Дядя, казалось, очнулся от забытья.
-- А? Что такое? -- спросил он.
Я повторил.
-- Ну, ну, -- сказал он. -- Как скажешь, перечить не стану. Но что ж мы
стоим?Холод невыносимый,даи"Завет", если не ошибаюсь, ужеготовится
поднять на -- руса...
ГЛАВА VI. ЧТО СЛУЧИЛОСЬ У ПЕРЕПРАВЫ
Едвамывошливтрактир,Рансомповелнас вверхполестницев
комнатушку, где стоялакровать, пылалиуглив камине ижарко было, как в
пекле. За столом возле камина сидел и что-то с деловитымвидом писал рослый
загорелый мужчина.Несмотряна жару в комнате,он был вплотной, наглухо
застегнутой моряцкой куртке и высокой косматой шапке, нахлобученной на самые
уши;привсемтомяневстречалчеловека,которыйдержалсябытак
хладнокровнои невозмутимо, как этот морской капитан, аегоученомувиду
позавидовал бы даже судья в зале заседаний.
Онтотчасвстал и, шагнув нам навстречу,протянул Эбенезерубольшую
руку.
-- Счастлив, что вы оказали мнечесть, мистер Бэлфур, -- проговорил он
глубокимзвучным голосом,-- ихорошо, чтоне опоздали. Ветерпопутный,
вот-вот начнется отлив, и думаю, нам еще засветло подмигнет старушка жаровня
на берегу острова Мей.
-- Капитан Хозисон, -- сказал дядя. -- У вас в комнате немыслимая жара.
-- Привычка, мистер Бэлфур, -- объяснил шкипер. -- Я по природе человек
зябкий, кровь холодная, сэр. Ничто, так сказать, не поднимает температуры --
ни мех,ни шерсть, ни даже горячий ром.Обычная вещь, сэр, утех, кому, как
говорится, довелось прожариться до самых печенок в тропических морях.
-- Ну, что поделаешь, капитан, -- отозвалсядядя, --от своей природы
никуда не денешься.
Случилось, однако,чтоэта капитанская причуда сыгралаважную роль в
моих злоключениях.Потому что я хотьи дал себе словоне выпускать своего
сородича из виду, номеня разбирала такая охота поближе увидеть мореи так
мутило от духоты, что, когда дядя сказал "сходил бы, размялся внизу", у меня
хватило глупости согласиться.
-- Так и оставил я их вдвоем за бутылкой вина и ворохом каких-то бумаг;
вышелиз гостиницы, перешел черездорогу испустился к воде.Несмотря на
резкий ветер, лишь мелкая рябь набегала на берег -- чуть больше той, что мне
случалось видеть на озерах. Зато травы были мне внове: то зеленые, то бурые,
высокие, ана однихросли пузырьки, которые с треском лопалисьуменяв
пальцах.