Первымсошелпотрапу
зеленоглазый, причемзаметно было,что ступает он как-тонетвердо. За ним
спустился капитан. Нитот,ни другой не проронили ни слова;зеленоглазый,
как и прежде, сразу женачал осматривать меняиналожил новуюповязку на
рану, а Хозисон стоял, уставясь мне в лицо странным, хмурым взглядом.
--Что ж, сэр, сами видите, -- сказалпервый.-- Жестокая лихорадка,
потеря аппетита, ни света, ни еды -- сами понимаете, чем это грозит.
-- Я не ясновидец, мистер Риак, -- отозвался капитан.
-- Полноте, сэр, -- сказал Риак, --головау вас наплечаххорошая,
язык подвешен не хуже, чем у всякого другого шотландца;ну, да ладно, пусть
небудетнедомолвок: яжелаю, чтобы мальчуганазабралииз этойдырыи
поместили в кубрик.
-- Желайте себе, сэр, дело ваше, -- возразил капитан. -- А будет, как я
скажу. Лежит здесь, и пусть лежит.
-- Предположим,вам заплатили, и немало, --продолжал Риак,-- ну, а
мне? Позвольте со всем смирением напомнить, что нет. Тоесть платить-то мне
платяти, кстати, не слишком щедро, нолишь за то, чтоянаэтом старом
корыте второй помощник, ивам очень хорошо известно, легко ли мне достаются
эти денежки. Но больше мне никто ни за что не платил.
-- Если бы вы, мистер Риак, поминутно не прикладывались к фляге, на вас
и вправду грех бы жаловаться, -- отозвался капитан. -- Ивотчто позвольте
сказать:чемзагадкизагадывать, придержите-калучше язык.Ну,пора на
палубу, -- договорил он уже повелительным тоном и поставил ногу на ступеньку
трапа.
Мистер Риак удержал его за рукав.
-- А теперь предположим, что заплатили-то вамзаубийство... -- начал
он.
Хозисон грозно обернулся.
-- Что? -- загремел он. -- Это еще что за разговоры?
--Вас, видно, только такими разговорами и проймешь, -- ответил мистер
Риак, твердо глядя ему в глаза.
-- МистерРиак,мысвами триразаходили вплавание,-- сказал
капитан.-- Пора бы, кажется, изучить меня: да, я крутойчеловек, суровый,
нотакоесказануть!..Ине стыдно вам? Эти слова идут от скверной души и
нечистой совести. Раз вы полагаете, что мальчишка умрет...
-- Как пить дать, умрет! -- подтвердил мистер Риак.
--Ну и все,сэр,--сказалХозисон. -- Убирайте егоотсюда, куда
хотите.
С этими словами капитан поднялсяпо трапу,ия, молчаливый свидетель
этого удивительногоразговора,увидел, как мистер Риак отвесилемувслед
низкий иоткровенноглумливый поклон.Какни плохомне было, две вещи я
понял. Первое: помощник, как и намекал капитан, правда,навеселе; и второе:
пьян он или трезв, с ним определенно стоит подружиться.
Через пять минут мои узы были перерезаны, какойто матрос взвалил меня к
себенаплечи,принес вкубрик, опустил назастланную грубымиодеялами
койку, и я сразу же лишился чувств.
Через пять минут мои узы были перерезаны, какойто матрос взвалил меня к
себенаплечи,принес вкубрик, опустил назастланную грубымиодеялами
койку, и я сразу же лишился чувств.
Что за блаженствовновь открыть глаза при светедня,вновь очутиться
среди людей! Кубрик оказался довольно просторным помещением,уставленным по
стекамкойками; наних сидели, покуривая,подвахтенные,кое-ктолежал и
спал. Погода стоялатихая, дулпопутный ветерок, так что люк былоткрыт и
сквозьнего лилсяне толькоблагословенныйдневнойсвет,новремяот
времени, когдабриг кренилона борт,заглядывал даже пыльныйлуч солнца,
слепя мне глаза и приводя в восторг. Малотого: стоило мне шелохнуться, как
одинизматросовтотчасподнесмнекакое-тоцелительноепитье,
приготовленноемистеромРиаком,ивелеллежатьтихо,чтобыскорей
поправиться.
-- Кости целы, -- сказалон, -- а чтосъездили по голове --невелика
беда. И знаешь, -- прибавил он, -- это ведь я тебя угостил!
Здесьпролежаля долгие дниподстрогим надзором,набираясь сил, а
заодноприглядываясь к моимспутникам. Матросы в большинстве своемгрубый
народ, я эти были такие же: оторванные от всего, чтоделает человека добрей
и мягче, обреченные носиться вместе побурной и жестокой стихии под началом
не менеежестоких хозяев. Одни из них в прошлом ходили на пиратских судах и
видывалитакое, очемязыкнеповернется рассказать;другие сбежали из
королевского флота Я жили с петлей на шее, отнюдь не делая из этого секрета;
и все они, даже закадычные друзья,были готовы, как говорится, "чуть что --
ивзубы".Ноинескольких дней моегозаточениявкубрикеоказалось
довольно, чтобы мне совестно стало вспоминать, какое суждение явынес о них
вначале, как презрительно смотрел на них напирсеу переправы, словноэто
нечистые скоты.Айди все подряд негодяями небывают, укаждой средыесть
своипороки исвоидостоинства, иморякис"Завета"неявлялисобой
исключения. Да, они были неотесанны, вероятно, они были испорченны, но в них
было и много хорошего. Они были добры, когда давалисебе труд вспомнитьоб
этом,простодушныдо крайности,даже вглазах неискушенного деревенского
паренька вроде меня, и не лишены кое-каких представлений о честности.
Один из них, матрос лет сорока, часами просиживал на краешке моей койки
и все рассказывал про жену и сына. Он прежде рыбачил, но лишился своей лодки
и вынужден был поступитьна океанское судно. Вот уже сколько летпрошло, а
мне егоникак не забыть. Его жена -- "совсем молоденькая, не мне чета", как
онлюбилговорить, -- недождаласьмужадомой.Никогда емубольшене
затопить для нее очаг поутру, не смотреть за сынишкой, когда она прихворнет.
Даи многиеиз них,горемык,оказалось, шли всвойпоследнийрейс: их
приняло море и растерзала хищная рыба, а об усопших негоже говорить дурно.