Средидругих добрыхделони отдалиназад мои деньги,поделенные на
всех,и хотя около третьей части недоставало, я все равно очень обрадовался
ивозлагалнаэтиденьгибольшиенадежды,думаяостране,кудамы
направлялись."Завет"шел в Каролину, но неподумайте, что дляменяона
стала бытолько местомизгнания. Правда, работорговля ужеи тогда шлана
убыль, а после мятежа американских колоний и образования Соединенных Штатов,
разумеется,вовсезахирела,однако вднимоейюности белыхлюдейеще
продавалив рабство плантаторам, и именно такая судьбабыла уготованамне
злодеем-дядюшкой.
Время от времени из кормовой рубки, где он и ночевал и нес свою службу,
забегал юнга Рансом (от него я и услыхал впервые проэти страшные дела), то
в немой муке растирая свои синяки иушибы, то исступленно проклиная мистера
Шуаназаегозверство.Уменясердцекровьюобливалось,номатросы
относилиськстаршемупомощникусбольшимуважением,говоря,чтоон
"единственный стоящий моряк изо всех этих горлопанов и не так уж плох, когда
протрезвится". И точно;вот какую странность подметил я за первыми вторым
помощниками:мистер Риак,трезвый, угрюм, резок и раздражителен,а мистер
Шуан и мухи не обидит, если ненапьется. Я спрашивал прокапитана, номне
сказали, что этого железного человека даже хмель не берет.
Ястарался использоватьхоть этикороткие минуты,чтобы сделатьиз
убогого существа по имени Рансом что-то похожеена человека, верней сказать
--наобыкновенного мальчика. Однако поразумуегоедва лиможнобыло
назвать вполне человеком. Он совершенноне помнил, что было до того, как он
ушел в море; а про отца помнил только, что тот делал часы и держал в комнате
скворца,которыйумел свистать "Край мой северный"; всеостальное начисто
стерлось заэтигоды,полныелишенийи жестокости.О суше у негобыли
странныепредставления, основанные наматросских разговорах: что якобы там
мальчишекотдаютвособоерабство,именуемое ремеслом,иподмастерьев
непрерывно порют и гноят в зловонных тюрьмах. Вкаждом встречном горожанине
онвиделтайноговербовщика,вкаждомтретьемдоме--притон,куда
заманивают моряков,чтобыопоитьих,апотомприрезать. Сколькораз я
рассказывал ему, как многовидел добра отлюдей на этой суше,которая его
такпугала,каксладко меня кормили, какзаботливообучалиродителии
друзья! После очередных побоевон вответгорькоплакалибожился, что
удерет, а в обычном своем дурашливомнастроении, особеннопосле стаканчика
спиртного, выпитого в рубке, только поднимал меня на смех.
Спаивал мальчишкумистер Риак-- дапроститсяему этот грех,-- и,
несомненно,изсамыхдобрых побуждений;но,неговоряуж отом,как
губителенбылалкогольдляздоровья Рансома,дочегожалокбылэтот
несчастный, забитый звереныш,когда,лопоча невесть что, он приплясывал на
нетвердых ногах! Кое-кто из матросовтолько скалил на это зубы, но невсе:
былиитакие,что,припомнив,бытьможет,собственноедетствоили
собственных ребятишек, чернели,словнотуча,иодергивали его, чтобыне
валялдурака и взялсяза ум.
Мнеже совестно было даже глазаподнятьна
беднягу. Он снится мне и поныне.
Все этидни,надо сказать,курс "Завета" лежалпротивветра,бриг
кидало с одной встречной волны надругую, такчто люкбыл почти все время
задраен и кубрик освещался лишь фонарем, качавшимся на бимсе. Работы хватало
навсех: чтони час -- то либо брать,либо отдаватьрифы у парусов. Люди
устали и вымотались, весьдень то уодной койки, то удругой завязывались
перебранки, а мне ведьногой нельзя было ступитьнапалубу, так что легко
вообразить, как опостылела мне такая жизнь и как я жаждал перемены.
Чтож, перемена, как вы отомузнаете, не заставиласебяждать; но
прежде следуетрассказать проодин мойразговор смистером Риаком, после
которого мне стало немного легчепереносить испытания. Улучив минуту, когда
хмель привелегов благодушноенастроение(трезвый, мистер Риакдаже не
глядел в мою сторону), я взял с него слово молчать и выложил без утайки свою
историю.
Он объявил, чтовсе это похоже на балладу,чтоонне пожалеет сил и
выручит меня, только нужно раздобыть перо, бумаги, чернил и отписать мистеру
Кемпбеллуимистеру Ранкилеру: с ихпомощью,еслиясказалправду, он
определенно сможет вызволить меня из беды и отстоять мои права.
-- А покудане падай духом,-- сказалон.--Неты первый,не ты
последний, можешь мне поверить. Много их мотыжит табак за океаном, кому жить
бы на родине господами в собственном дому -- ох, много! Да и что есть жизнь?
В лучшем случае, перепеввсе тойже песни? Взгляни на меня: сын дворянина,
без малого ученый лекарь, и вот -- гну хребет на Хозисона!
Чтобы не показаться неучтивым, я спросил, какова же его история.
Он громко присвистнул.
-- Какая там история! Позабавиться любил, и все тут.
И выскочил из кубрика.
ГЛАВА VIII. КОРМОВАЯ РУБКА
Как-топозднимвечером,часов водиннадцать, с палубы спустилсяза
своим бушлатом вахтенныйизсмены мистераРиака, ипо кубрикумгновенно
пошел шепоток: "Доконал еговсе-таки Шуан". Имени никто неназывал, все мы
знали, о ком идет речь; мы еще не успели по-настоящему осознать, а тем более
обсудитьэтуновость, каклюк сновараспахнулся и по трапу сошел капитан
Хозисон. В пляшущемсветефонаря он окинул койки цепким взглядом и, шагнув
прямо ко мне, проговорил неожиданно добрым голосом:
--Вот что,приятель. Мыхотим дать тебеслужбув кормовойрубке.
Поменяешься койками с Рансомом. Ну, беги на корму.
Онеще не кончил говорить, как влюке показались два матроса, и у них
на руках-- Рансом. В этотмиг судно сильно накренилось, фонарькачнуло и
свет его упалпрямо на лицо юнги. Оно было белое, точновосковое, и на нем
застыла жуткая усмешка. Уменя захолонуло сердце и перехватило дыхание, как
будто меня ударили.
-- Беги же на корму, живо! -- прикрикнул Хозисон.
Япротиснулсямимо матросов и Рансома,который лежалбез звука, без
движения, и взбежал по трапу на палубу.