Он испустил жуткий,
леденящий душу стон ирухнул напол. Тут меняударил каблуком помакушке
второй матрос, уже просунувший ноги в люк; я тотчас схватил другойпистолет
и прострелил ему бедро, он соскользнул в рубку имешкомсвалился на своего
упавшего товарища. Промахнуться былонельзя,ну,ацелитьсянекогда:я
просто ткнул в него дулом и выстрелил.
Возможно, я еще долго стоялбы,не в силах оторвать взгляд от убитых,
еслибыменя не вывел из оцепенениякрик Алана,в котором мнепочудился
призыв о помощи.
До сих поронуспешно удерживал дверь; нопока он дрался сдругими,
один матроснырнул подподнятуюшпагуи обхватилегосзади. Алан колол
противника кинжалом, зажатым в левой руке, но тот прилип к нему, как пиявка.
А в рубку уже прорвался ещеодин и занес кортик для удара. В дверном проеме
сплошной стеной лепилисьлица.Ярешил,чтомы погибли, и, схватив свой
кортик, бросился на них с фланга.
Ноямог неторопитьсянапомощь.Аланнаконецсбросилссебя
противника,отскочил назад для разбега, взревели, словно разъяренный бык,
налетелна остальных. Онирасступились перед ним, каквода, повернулись и
кинулись бежать; они падали, второпях натыкаясь друг на друга, а шпага Алана
сверкала,как ртуть,вонзаясь в самую гущу удирающих врагов, и в ответна
каждую вспышку стали раздавался вопль раненого. Я все еще воображал, что нам
конец,как вдруг-- о диво! -- нападающихи след простыл, Алан гнал их по
палубе, как овчарка гонит стадо овец.
Однако,едвавыбежавизрубки,онтотчасвернулсяназад,ибо
осмотрительность егоне уступалаего отваге;аматросы меж тем с криками
мчались дальше,как будто он все ещепреследовал ихпо пятам. Мы слышали,
как, толкаясь и давя другдруга, они забились в кубрики захлопнули крышку
люка.
Кормовая рубка стала похожа на бойню: три бездыханных тела внутри, один
в предсмертной агонии на пороге -- и два победителя, целых и невредимых: я и
Алан.
Раскинув руки, Алан подошел ко мне.
-- Дай, я обнимутебя! -- Обняв, он крепко расцеловал меня в обе щеки.
-- Дэвид,я полюбил тебя,как брата.Ипризнайся, друг, -- сторжеством
вскричал он, -- разве я не славный боец?
Онповернулсякнашим поверженным врагам, проткнул каждого шпагойи
одногозадругимвытащил всех четверыхза дверь. При этом он то мурлыкал
себе под нос, то принимался насвистывать,словно силясь припомнить какую-то
песню;тольконасамом-тоделеонстаралсясочинитьсвою!Лицоего
разрумянилось, глазасияли,какупятилетнегоребенкапривиденовой
игрушки. Потом он уселся на стол, дирижируя себе шпагой, и мотив, который он
искал,полилсячуть яснее,потомещеуверенней,--ивот,наязыке
шотландских кельтов, Алан в полный голос запел свою песню.
Япривожуеездесьне в стихах -- стихи я слагать не мастер, нопо
крайней мере на хорошем английском языке.
Япривожуеездесьне в стихах -- стихи я слагать не мастер, нопо
крайней мере на хорошем английском языке. Он часто певал свою песню и после,
она даже стала известной, так что мне еще не однажды доводилось слыхать и ее
самое и ее толкование:
Это песнь о шпаге Алана;
Ее ковал кузнец,
Закалял огонь,
Теперь она сверкает в руке Алана Боека.
Было много глаз у врага,
Они были остры и быстры,
Много рук они направляли,
Шпага была одна.
По горе скачут рыжие лани,
Их много, гора одна,
Исчезают рыжие лани,
Гора остается стоять.
Ко мне, с вересковых холмов,
Ко мне, с морских островов,
Слетайтесь, о зоркие орлы,
Здесь есть для вас пожива.
Нельзя сказать, чтобы в этой песне, которую в часнашейпобеды сложил
Алан -- сам сочинил и слова и мелодию! -- вполнеотдавалось должное мне;а
ведьясражался с ним плечом к плечу. В этой схватке полегли мистер Шуан и
ещепятеро: одни были убиты наповал,другие тяжело ранены,и изних двое
пали от моейруки -- те, чтопроникли в рубкучерезлюк. Ранены были еще
четверо, и из них одного,далеко непоследнего поважности,ранил я. Так
что, вообще говоря, я честно внессвою долю как убитыми, таки ранеными, и
по правумогбы рассчитывать наместечко в стихах Алана. Впрочем,поэтов
преждевсего занимают их рифмы; авчастной,хоть и нерифмованной беседе
Алан всегда более чем щедро воздавал мне по заслугам.
Апокачтоуменяивмысляхнебыло, что поотношению ко мне
совершается какая-то несправедливость. И не толькопотому, что я не знал ни
слова по-гэльски.Сказалисьитревогадолгогоожиданияилихорадочное
напряжениедвух бурных схваток,а главное, ужасотсознания того,какая
лепта внесена в них мною, такчто когдавсе кончилось, я был рад-радехонек
поскорей доковылять до стула. Грудьмне так стеснило, что я с трудом дышал,
мысль о тех двоих, которых я застрелил, давиламеня тяжкимкошмаром, ине
успел я сообразить,чтосо мной происходит, какразрыдался,точномалое
дитя.
Аланпохлопалменя по плечу, сказал, что я смельчак и молодчина и что
мне просто нужно выспаться.
-- Я буду караулить первым, -- сказал он. -- Ты меняне подвел, Дэвид,
с начала и до конца. Я тебя на целый Эпин не променял бы -- да что там Эпин!
На целый Бредалбен!
Я постелил себе на полу, а он, с пистолетомв рукеи шпагойу пояса,
стал в первую сменукараула: тричаса по капитанскому хронометру на стене.
Потом онразбудил меня, и я тоже отстоял свои тричаса;еще до конца моей
сменысовсем рассвелоинаступилооченьтихоеутро; пологие волны чуть
покачивали судно, перегоняя туда и сюда кровьна полу капитанской рубки; по
крыше барабанилчастыйдождь.