Вскоре я заметил,что мистер Риак сматросами возится подле шлюпки и,
всеещевпомрачениирассудка, кинулся имподсобить; и едва принялся за
работу, как в голове уменя прояснилось. Наша задача была не из легких, ибо
шлюпка былазакреплена на шканцахизабита всякойвсячиной,а на палубу
непрестаннонакатывалитяжкиеволны,заставляянасбросатьработуи
хвататься за леера, но, пока было возможно, все мы трудились, как черти.
Тем временем из носового люка кое-как выкарабкалиськ намнаподмогу
раненые, те, что могли передвигаться; остальные, беспомощно распростертые на
койках, изводили меня воплями и мольбами о спасении.
Капитаноставался безучастен. Казалось,у негоотшибло рассудок.Он
стоял, держась заванты, разговаривал ссамим собою и громко стонал всякий
раз, как бригколотило о скалу. "Завет" был ему словно жена и дитя; Хозисон
мог спокойно наблюдать день заднем, как мучают несчастного Рансома; но тут
дело коснулосьбрига, --и видно было, что капитан разделяет все страдания
своего любимого детища.
Зато время, пока мывозились сошлюпкой, мне запомнилось еще только
одно: взглянув туда, где был берег, я спросил Алана, что это за края,аон
ответил, что длянегохудшегоместанепридумаешь, таккакэтоземли
Кемпбеллов.
Одному из раненыхвелелиследитьза волнами и кричатьнам, если что
случится. И вот, когда мы почти уж были готовы спустить шлюпку, раздался его
отчаянныйвозглас: "Держись,Христа ради!"Мы вмигпоняли, что готовится
нечто страшное, и не ошиблись: надвинулся громадный вал;бригподняло, как
перышко, и опрокинуло наборт. Не знаю, окрик ли донесся слишком поздно или
янедостаточнокрепкодержался, но, когда судно внезапно далокрен, меня
единым духом перебросило через фальшборт прямо в море.
Я камнемушел подводу,вдовольнаглоталсяводы,потомвынырнул,
мельком увиделлуну и сновапогрузилсяс головой. Говорят, на третийраз
тонешь окончательно. Если так, я, видно, устроен не как все, потому что даже
несосчитать, сколькоразяскрывался под водойисколько раз всплывал
опять.И все это время меня мотало, и тузило, и душило, а потом заглатывало
целиком, и от всего этого я до того ошалел, что не успевал ни пожалеть себя,
ни испугаться.
Вкакой-то мигязаметил,чтоцепляюсь закусокрангоутаичто
держатьсяна поверхности стало легче. А потомвнезапноочутился натихой
воде и понемногу опомнился.
Цеплялся я, оказывается, за запасную рею, а оглядевшись, поразился, как
далеко я от брига.Конечно же,я принялся кричать, но меня явнонемогли
услышать. "Завет" еще держался наводе; носпустили шлюпку илинет, мне с
такого расстояния, да еще снизу, не было видно.
Пока я пробовал докричаться добрига,язаметил,что междумноюи
судном тянется полосаводы, куда не доходят большие волны, ногде зато все
кипит белойпеной,ирасходитсякругами, и вздувается пузырямив лунном
свете.
Пока я пробовал докричаться добрига,язаметил,что междумноюи
судном тянется полосаводы, куда не доходят большие волны, ногде зато все
кипит белойпеной,ирасходитсякругами, и вздувается пузырямив лунном
свете. То вся полоса разом хлестнет в однусторону как змеиный хвост, то на
мгновение разгладится бесследно и тут же вскипает вновь. Что это было такое,
я инедогадывался, и оттого мнестало тогдаеще страшней;теперь-тоя
понимаю, что скорейвсего то было сильное прибрежное течение, "толчея": это
она так быстро меня унесла, так безжалостно кидала и бросала и, наконец, как
бы наскучив этой забавой, вышвырнула вместе сзапасной реей в смежные с нею
береговые воды.
Здесь, вполосе полного штиля,яощутил, что замерзнутьможно сне
меньшим успехом,чемутонуть.До береговИррейдабылорукойподать, я
различал в свете луны пятнышки вереска, искристые изломы сланца на скалах.
-- А что? -- сказал я себе. -- Пустяки осталось -- неужели не доплыву?
Пловеця былне ахти какой: Эссен-Уотервнашихместахворобью по
колено, но когда я схватился за рею обеими руками, а ногами принялся бить по
воде,тообнаружил,что продвигаюсьвперед. Трудноеэто было занятиеи
убийственно медленное; однако, пробултыхавшись эдак с час, я заплыл довольно
далекомеж двумя мысами,в глубьпесчаной бухточки, окруженной невысокими
холмами.
Бухточкабылатихая-тихая, ниединоговсплеска волны;ярко светила
луна,ивомнешевельнулась мысль,чтоникогда еще яне виделтакого
безлюдного,пустынного места. Но все-таки это была суша, икогда, наконец,
сталотак мелко, что можно было выпустить рею и брести к берегу,не скажу,
что владеломною с большей силой -- усталость или благодарность. Чувствовал
я, вовсяком случае, и тои другое:усталость, какой еще не зналдо этой
ночи, и благодарность создателю, какую, полагаю, испытывал достаточно часто,
хоть никогда прежде не имел для нее столь веских оснований.
ГЛАВА XIV. ОСТРОВОК
Итак,яступил на берег,открыв этим самуюгорестнуюстраницу моих
приключений. Было половинапервого ночи, ихоть горы и защищалиберегот
ветра, ночь стояла холодная. Садиться на землю я не рискнул из опасения, что
окоченею,авместоэтого разулсяи,превозмогаясмертельную усталость,
принялся расхаживать туда-сюда босиком по песку, хлопая себя по груди, чтобы
согреться.Ниодинзвук невыдавалприсутствия поблизостичеловека или
домашнейскотины;ни один петух не пропел, хотябыло,вероятно, какраз
время первых петухов; лишь буруныразбивались вдали о рифы, вновь напоминая
об опасностях, пережитых мною, и тех, что угрожалимоему другу, -- и что-то
боязносталомнебродить у моряв такойглухойчас,втаком глухом и
пустынном месте.
Едвазаняласьзаря, я надел башмакиистал карабкаться нахолм--
такоготяжкогоподъема преодолевать мне еще не случалось -- то,поминутно
оступаясь, пробирался между огромными гранитными глыбами, то прыгалс одной
на другую.