Но на севере заливчик, вернее, пролив, отделяющий Иррейд отРосса,
переходил в бухту, а она, в свою очередь, открывалась на Айонский пролив, --
ивотэти-то места я и выбрал себе под дом, хотя от одной мысли, что такое
место можно назвать домом, я, наверно, не сдержал бы горьких слез.
Для такого выбора у меня имелись веские основания.
В этой части острова стояла маленькая хижина, настоящая конурка; в ней,
видимо, наведываясь на островок,ночевалирыбаки; дерновая крышаее давно
провалилась, так что проку от хижины не было никакого -- онадаваламеньше
укрытия,чеммоивалуны.Важней другое:раковины,которыми япитался,
водились здесь в изобилии, приотливе я мог набрать сразу на целыйобед, а
это было, разумеется, удобно. Но настоящая подоплека была серьезней. Я никак
не мог примириться со своим ужасающим одиночеством на острове и все озирался
по сторонам, как беглец, и страшась и надеясь увидеть за собой человека. Так
вот, если подняться немного по склону, выходящему на бухту, вдали видна была
могучая старинная церковь и кровли домов Айоны.
А подругую руку, внизине Росса, янаблюдал,как утромивечером
восходит кверху дымок, верно, над какой-то усадьбой, спрятанной в ложбине.
Иззябший, промокший до костей, теряяголову от одиночества, я, бывало,
все глядел наэтотдымокидумал опылающемочагеилюдях,дружески
собравшихся вокруг него, и у меня переворачивалось сердце. С тем же чувством
смотрел я на кровли Айоны. При всем том вид человеческого жилья и уюта, хоть
он изаставлял меняострее ощутить собственные мучения, все-таки недавал
угаснутьнадежде, помогалглотатьсырыхулиток, аони оченьскоромне
опротивели,спасал от гнетущей тоски,охватывавшейменя всякий раз, как я
оставался один на один с мертвыми скалами, дикими птицами, дождем и холодным
морем.
Я говорю:"недавалугаснутьнадежде",идействительно,казалось
немыслимым,чтобымне такидали сгинутьздесь,прямонаберегу моей
отчизны, откудапростым глазом виднацерковнаяколокольняи дым людского
жилья. Однако миновали вторыесутки и хоть, покуданестемнело,язорко
вглядывался, не покажется ли лодка в проливеиликакойпрохожий на Россе,
никто необъявилсямнена помощь. Дождьвсе не переставал, и я лег спать
мокрый, какмышь, сжестоко саднящим горлом,но, пожалуй,ис маленьким
утешением,чтомогупожелатьдобройночиближайшиммоимсоседям,
островитянам с Айоны.
КарлВторойсказал однажды, что английский климат позволяет проводить
больше дней в году под открытым небом, чем любой другой. Хорошорассуждать,
когда ты король и тебя во всякое время ждет дворец и перемена сухого платья.
Видно, вовремя побегаизВустераему большевезло,чеммненаэтом
злосчастном островке! Лето было в разгаре, а тут уже больше суток лил дождь,
и прояснилось только ввечеру на третий день.
То былдень,полныйсобытий.Утромя виделрыжего оленя,самца с
прекраснымиветвистымирогами;онстоялподдождемнасамойвершине
островка,но,завидев,какявстаюиз-под своей скалы, тотчас тронулся
рысцойкпротивоположномукраюострова.
То былдень,полныйсобытий.Утромя виделрыжего оленя,самца с
прекраснымиветвистымирогами;онстоялподдождемнасамойвершине
островка,но,завидев,какявстаюиз-под своей скалы, тотчас тронулся
рысцойкпротивоположномукраюострова.Я решил, чтоон, должнобыть,
переплылчерез пролив,хотячего ради какую-тоживуютварьзанеслона
Иррейд, я и вообразить не мог.
Немногопогодя,когдаяскакал покамням, охотясь запресловутыми
блюдечками, что-то звякнуло,испугав меня: перед самым моимносом на скалу
упала гинея и скатилась в море. Когда матросы с "Завета" вернули мне деньги,
примерно треть они удержали, азаодно и кожаный кошелек, доставшийся мне от
отца,и с того дняя носил своизолотые прямо в кармане,застегнутомна
пуговицу.Теперь он, как видно, прохудился,и я поспешно прижал его рукой.
Нокакоетам!Былослишкомпоздно.Япокинул переправууКуинсферри
обладателем пятидесяти фунтов, сейчас же в наличности осталось всего-навсего
две золотых гинеи и серебряный шиллинг.
Правда,спустянемного,яподобралещеоднугинею, она валялась,
поблескивая, на клочке дерна. Три фунтачетыре шиллинга в английской монете
-- вот ивсе состояние законногонаследникабогатого поместья, мальчишки,
умирающегос голодана островке,затерянном где-тоу самогокрая дикого
шотландского нагорья.
От всего этого я еще больше приуныл, да ито сказать, положение у меня
было самое прискорбное. Платье на мне расползалось, в особенности чулки: они
совсем прохудились, и сквозь дыры просвечивало тело;руки стали дряблыми от
вечной сырости, горло болело нестерпимо, силы таяли, а та гадость, которой я
былвынужденпитаться,так мне опротивела,чтоотодногоее вида меня
начинало мутить.
И все же худшее было еще впереди.
Естьна северо-западе Иррейдадовольновысокая скала,накоторую я
частенько наведывался затем, что на ее вершине была плоская площадка, откуда
хорошо виден Саунд-оф-Малл. Да я и вообщенезадерживался подолгу на одном
месте,разве что на ночлег, ибо нигде не находил себепокоя в своей беде и
совсем измотал себяэтимибесцельнымии безостановочнымиблужданиями под
дождем.
Впрочем,едвалишь выглянуло солнце,я растянулсянавершинеэтой
скалы, чтобыобсохнуть. Что за невыразимаяблагодать солнечноетепло! Оно
вновьвселило в меня надежду на избавление, когда я уж готов был отчаяться,
и я свновь пробудившимся интересом стал оглядывать море и Росс.К югуот
моей скалы часть острова выдавалась вморе,заслоняя отменя горизонт,и
судно с той стороны легко могло пройти совсем близко, а я бы и не заметил.
И вдруг, откуда ни возьмись, из-за этого края островка вылетела рыбачья
плоскодонка под бурым парусом, сдвумя рыбакаминаборту, иполным ходом
направилась к Айоне. Я закричалчто было сил и, встав на колени,с мольбой
протянул к ним руки.