И тут опять я отметил разницу
сравнительно снашимиместами.Унас на равнинепобирушка -- хотябы и
законный,укоторогонатовыправленабумага,--держитсяугодливо,
подобострастно;подашь ему серебрянуюмонетку, онтебечесть-честью дает
сдачимедяк.Горецже,даже нищий,блюдет своедостоинство,милостыню
просит, по его словам, всего лишь на нюхательный табак, и сдачи не дает.
Такие подробности были, конечно, не моязабота, просто ониразвлекали
меняв пути. Куда существенней для меня было то, что здесь мало кто разумел
по-английски, притомиэти немногие(крометех, кто принадлежалк нищей
братии) неочень-то стремились предоставить свои познания к моим услугам. Я
знал, чтомоя цель -- Тороси;повторял им это слово и показывал: "туда? ";
новместотого,чтобы попростууказатьмневответнаправление,они
принималисьдолгоинуднотолковать что-то по-гэльски,а мне оставалось
только хлопать ушами -- не диво,чтоя чаще сбивался с дороги,чем шел по
верному пути.
Наконец,часам к восьми вечера, уже не чуя под собою ног от усталости,
я наткнулся на одинокий дом,попросилсятуда,получилотказ,но вовремя
вспомнил о могуществе денег, особенно в таком нищем крае, и, зажав в пальцах
одну из своих гиней, показал хозяину. При виде золотого тот, хоть до сих пор
и прикидывался, будто ни слова не понимает, изнакамигнал меня от порога,
внезапно обрел дар речии на довольно сносном английском языке выразил свое
согласие пустить менязапятьшиллингов переночевать, анадругойдень
проводить в Тороси.
Спал я в ту ночь неспокойно,боялся, как бы меня не ограбили; однако я
тревожилсяпонапрасну: хозяин мой был не вор,только беден,как церковная
мышь, ну,и плут отменный. И не онодин был здесь такой бедняк: наутро нам
пришлосьотмахатьпятьмильк дому местногобогача, какназвал его мой
хозяин, чтобы разменять мою гинею. Что ж, наМалле, возможно, такойимог
слытьбогачом,ноунас наюге --едвали:чтобы наскрестидвадцать
шиллинговсеребром,понадобиласьвся егоналичность, весьдомперерыли
сверхудонизу, даеще и насоседаналожили контрибуцию.Двадцать первый
шиллинг богачоставил себе, заявив,что ему не по средствам держатьстоль
крупную сумму,как гинея,"мертвым капиталом". При всем том онбыл весьма
приветливиучтив,усадил насобедатьсосвоим семействомисмешал в
прекрасной фарфоровойчаше пуншу, отведав которого моймошенник-провожатый
ударился в такое веселье, что не пожелал трогаться с места.
Меня разбирала злость, и я попробовал было заручиться поддержкой богача
(его звали Гектор МакАйн) -- он был, свидетелем нашей сделки и видел,как я
платил пять шиллингов. Но Маклин тоже успел хлебнуть и стал божиться, что ни
один уважающий себя джентльмен не встанет из-за стола после того, как
поданачашапунша; такчтомненичегодругого не оставалось,как
сидеть, слушаяякобитскиетостыи гэльские песни, покавсене захмелели
вконец и не расползлись почивать -- кто по кроватям, кто на сеновал.
Но Маклин тоже успел хлебнуть и стал божиться, что ни
один уважающий себя джентльмен не встанет из-за стола после того, как
поданачашапунша; такчтомненичегодругого не оставалось,как
сидеть, слушаяякобитскиетостыи гэльские песни, покавсене захмелели
вконец и не расползлись почивать -- кто по кроватям, кто на сеновал.
Назавтра,тоестьначетвертый день моихстранствийпоМаллу, мы
поднялисьещедопятиутра, но мойжулик-провожатый сразу жеприпалк
бутылке; мне понадобилось целых три часа, чтобывыманить его из дому,да и
то, как вы увидите, лишь для новой каверзы.
Пока мы спускались в заросшую вереском долинуперед домом Маклина, все
шло хорошо; развечтопровожатый мой все что-то оглядывался через плечо, а
когда я спрашивал, зачем, только скалил зубы. Не успели мы, однако, пересечь
отрогхолма, такчтонас ужене видатьбыло изокон дома, как онстал
объяснять, что на Тороси идти все прямо, а держать для верности лучше вон на
ту вершинку, -- и он показал, какую.
-- Да мне-то что до того, раз со мною вы? -- сказал я.
Бесстыжий плут не замедлилобъявитьпо-гэльски, что английского языка
не понимает.
--Вот что, мил-человек, --сказал я наэто,-- знаю я, как у вас с
английским языком: то он есть, товдруг нету. Не подскажете, как бы нам его
вернуть? Может, снова денежки надобны?
-- Еще пять шиллингов, --отозвался он, -- и самолично тебядоведу до
места.
Я поразмыслилнемного ипредложил два, начто он алчно согласилсяи
тотчас потребовал деньги в руки -- "на счастье", как он выразился, хотя я-то
думаю, что скорей на мою беду.
Двух шиллингов емуне хватило и на две мили; после этогоон уселся на
обочинедороги и стянул с ногсвои грубые башмаки, словноустраиваясьна
долгий привал.
Во мне уже все кипело.
-- Ха! -- сказал я. -- Опять английский позабыл?
Он и бровью не повел:
-- Ага.
Тут я взорвалсяокончательно и замахнулся, чтобы ударить наглеца; а он
выхватилоткуда-то из-подсвоихлохмотьев нож,отскочил,чутьприсел и
ощерилсяна меня, словно дикий кот.Тогда,непомнясебяот ярости,я
бросился нанего, отбилрукус ножомсвоей левой, а правой двинулему в
зубы.Малый я былсильный,да еще распалился докрайности, а он был так,
замухрышка, --ис одного удара он тяжелорухнулназемлю. Посчастью,
падая, он выронил нож.
Яподобралнож, а заодно и его башмаки,учтивооткланялся и зашагал
своейдорогой, покинув его босым и безоружным. Я шели усмехался про себя,
уверенный, что отделался отмошенника раз и навсегда--причин томубыло
достаточно. Во-первых, он знал, чтоденег ему больше от меняне перепадет;
во-вторых, башмаки такие продавались в округе всего за несколькопенсов, и,
наконец, иметь при себе нож -- а это, в сущности, был кинжал -- он по закону
не имел права.