-- Что, не отдышишься никак? -- снова обратился он ко мне.
-- Нет, -- ответил я,все ещепряча лицо в папоротниках,-- нет, уже
отдышался, могуговорить.Надонамрасстаться. Оченьвы мне полюбились,
Алан,да повадки ваши не по мне, и не по-божескиэто у вас: короче говоря,
надо нам с вами расставаться.
-- Навряд я с тобойрасстанусь, Дэвид, прямо так, безо всякой причины,
-- очень серьезно сказал Алан. -- Ежелитебе что-то ведомо, что пятнает мое
имя, то по крайности, старой дружбы ради, полагалось бы объяснить: так, мол,
и так; а если тебе просто-напросто разонравилосьмое общество, тогда уж мне
судить, не оскорбление ли это.
-- Алан, к чемуэто все? -- сказаля. -- Вам же отлично известно, что
на тропе, в луже крови лежит тот самый ваш Кемпбелл.
Он помолчал немного, потом заговорил опять:
-- Неслыхал ты когда байку про Человека и Добрый Народец? -- Я понял,
что он говорит о гномах.
-- Нет, -- сказал я, -- и слышать не желаю.
-- С вашего дозволения, мистерБэлфур, явсетакивам ее расскажу, --
сказал Алан. -- Выбросило, стало быть, человекана морскую скалу, и надо же
так случиться, чтобына ту самую,какуюоблюбовал себе добрыйнародеци
отдыхал там всякий раз по пути в Ирландию.Называют скалуэту Скерривор, и
стоитонаневдалеке от того места, где мыпотерпеликрушение. Ну, давай,
значит, человек плакать: "Ах,только бы мнеперед смертью ребеночка своего
повидать!"--и так это он убивался, чтосжалился над ним корольдоброго
народца да и велел одному гномику слетать, принести малыша в заплечном мешке
и положить подбок человеку, пока тот спит.Просыпается человек,смотрит,
рядоммешок, и в мешке что-тошевелится. А был он, видать, изтех господ,
что всегда опасаются, как бы чего не вышло; и для пущей верности, перед тем,
как открыть мешок,возьми да и проткниегокинжалом: глядь, аребенок-то
мертвенький. Ивот сдаетсямне,мистерБэлфур,что выс этим человеком
сродни.
-- Так, значит, это не ваших рук дело? -- закричал я и рывком сел.
-- Раньше всего, мистер Бэлфуриз замка Шос,-- сказал Алан, -- я вам
скажу,всепотойжестаройдружбе,чтоужежели бя когозадумал
прикончить, так нев своих же родных местах,чтобы накликатьбеду на свой
клан,ине гулял бы я без шпаги и безружья, приодной толькоудочке на
плече.
-- Ох, и то правда!
-- А теперь, -- продолжал Алан, обнажив кинжали торжественно возлагая
на него десницу, -- я клянусь сим священным клинком, что нисном, ни духом,
ни словом, ни делом к убийству не причастен.
-- Слава богу! -- воскликнул я и протянул ему руку, Алан ее как будто и
не заметил.
-- Гляди-ка, что за важное дело один Кемпбелл! -- произнес он. -- Вроде
бы не такая уж они редкость!
-- Ну и менятоже очень винить нельзя,--сказал я. -- Вспомните-ка,
чего вы мне наговорили набриге. Но,опять-таки, славабогу, искушениеи
поступоквещи разные.
Но,опять-таки, славабогу, искушениеи
поступоквещи разные. Искушениюкто не подвластен; но хладнокровнолишить
человека жизни, Алан!.. -- Я не сразу мог продолжать:-- А ктоэто сделал,
вы незнаете?-- прибавилянемного погодя.-- Знаком вам тот детинав
черном кафтане?
-- Вот насчет кафтана я не уверен, -- с хитрым видом отозвался Алан, --
мне что-то помнится, он был синий.
-- Пускай будет синий, пусть черный, человека-то вы узнали?
-- По совести сказать, не побожусь, -- ответил Алан. -- Прошел он очень
близко, не спорю, дастранноедело, понимаешь:как раз когда язавязывал
башмаки.
--Тогда, может, вы побожитесь, чтоон вам незнаком? --вскричал я в
сердцах, хоть меня уже и смех разбирал от его уверток.
-- Тоже нет, -- отвечал он. -- Но у меня,знаешь, ох, и память, Дэвид:
все забываю.
-- Затоякое-что разгляделпревосходно,-- сказал я, -- это как вы
нарочно выставляли напоказ себя и меня, чтобы отвлечь солдат.
-- Оченьможет статься, -- согласился Алан, -- и любой бы так, если он
порядочный человек. Мы-то с тобой ни в чем тут не повинны.
--Тембольшеу нас причиноправдаться, коль скоро насзаподозрили
напрасно, -- горячился я. -- Правый уж как-нибудь важнее виноватого!
-- У правого,Дэвид, еще есть возможность снять с себя оговор на суде;
ау тогодетины, что послал пулю, я думаю, нет иного пристанища, кроме как
вересковыедебри. Если ты никогда и ни в чем не замарал себе ручки, значит,
тем паче пекись отех,кто не такуж чист. Вот тогда ты ибудешьдобрый
христианин.Потомучтослучисьононаоборот,и, скажем,этотдетина,
которого я так неважно разглядел, оказался бы на нашем месте, а мы -- на его
(аведь такое очень могло бы статье), мы бы еще какое спасибоему сказали,
если б он отвлек солдат!
Когдаречьзаходила о подобных вещах,я знал, чтоАланнеисправим.
Однакоон разглагольствовал с самым простодушным видом, с искренней верой в
свою правоту иготовностью пожертвовать собой ради того, что почиталсвоим
долгом,-- ия прикусил язык. Мне припомнились словамистера Хендерленда:
нам самим не грехбыпоучиться у этих диких горцев. Чтож,ясвойурок
получил.У Алана все представления о чести и долге былишиворот-навыворот,
но за них он не задумался бы отдать жизнь.
-- Алан, -- сказал я, -- не скажу, чтоб ятак же понимал насчет добрых
христиан, но доброго в ваших речахпредостаточно. А поэтому вот вам еще раз
моя рука.
Тут уж он протянул мне разом обе, ворча, что не иначе я его колдовством
обошел, если онмне все прощает. Потом лицоу негостало озабоченным и он
сказал, что нам нельзя терять ни минуты, а надо немедля уносить ноги из этих
мест: ему -- оттого, что он дезертир, а Эпин теперь обшарят вдоль и поперек,
и всякого встречного будутдопрашивать с пристрастием, ктоони откуда; а
мне -- оттого, что я, так или иначе, причастен к убийству.
--Ба!-- фыркнул я, чтобы поддеть его немножко.