Второе, чтоподавно
грех, когдачеловекстолько прятался по кустам, сколько я насвоемвеку:
вышел вдорогу безфлягис водой. Теперь лежиздесь, прохлаждайсяцелый
летний денек безкапли во рту, кроме спиртного. Ты, можетбыть, подумаешь,
невелика беда, но еще не стемнеет, Дэвид, как ты заговоришь иначе.
Мне не терпелось обелить себя в его глазах, и я вызвался спуститьсясо
скалы и сбегать к речке за водой, пусть только он опорожнит флягу.
--Зачемже добру пропадать,-- возразилАлан. -- Вот и тебе коньяк
давечасослужилхорошую службу; еслибнеон,ты, помоемускромному
разумению,ипосейчаскуковал бынатомкамушке. Аглавное, оттебя,
возможно, не укрылось -- ты у нас мужчина страсть какойприметливый, -- что
АланБрекСтюарт противобыкновенногопрогуливался, пожалуй,ускоренным
шагом.
-- Вы-то? -- воскликнул я. -- Да вы мчались как угорелый.
-- Правда? Что ж, коли так,не сомневайся: времени было в самый обрез.
А засим, друг, довольно разговоров; ложись-ка ты сосни, а я пока посторожу.
Янезаставилсебя упрашивать; межвершин нанеслосодной стороны
тонкий слой торфянистой землицы, сквозь нее пробились кустики папоротника --
они-то и послужили мне ложем; засыпая, я по-прежнему слышал крики орлов.
Было, вероятно, часов девять утра, когдаменя бесцеремонно растолкали,
и я почувствовал, что рот мне зажимает Аланова ладонь.
-- Тише ты! -- шепнул он. -- Расхрапелся.
--А что, нельзя? -- спросил я, озадаченный его тревожным, потемневшим
лицом.
Оносторожноглянулза край нашей каменной чаши изнакомвелел мне
последовать его примеру.
Деньуже вступилвсвоиправа,безоблачныйи очень жаркий. Долина
открываласьвзору,какнарисованная. Примерно в полумиле вверх по течению
стоялибиваком красные мундиры;посредине полыхал высокий костер,кое-кто
занималсястряпней; а поблизости, наверхушкескалы, почтичто вровень с
нами стоял часовой, и солнце сверкалона егоштыке.Вдоль всей реки,тут
вплотную друг к другу, там чуть пореже, расставлены были ещечасовые; одни,
как тот первый, по высоткам, другиепо днуущелья, вышагивали, встречались
наполпути,расходились.Выше подолине,где скалырасступались,цепь
дозорныхпродолжаликонные,мывидели,как ониразъезжают тудаи сюда
вдалеке.Ниже потечениюкараулили пешие; однако с тогоместа, где поток
резкораздавался вширь от слияния с полноводным ручьем, часовые стояли реже
и стерегли только по бродам да мелководным каменистым перекатам.
Я бросил на них лишьбеглый взгляд имигом юркнулобратно. Глазам не
верилось,что эта долина,которая лежала такой пустыннойв предрассветный
час, теперь ощетинилась оружием и рдеет красными пятнами солдатской одежды.
-- Вот этого я ибоялся, Дэви, -- сказалАлан, --чтоонивыставят
дозоры по речушке.
Часадва как стали сходиться -- ох, друг, и здоров же ты
спать! Попали мы с тобой в переделку.Если они вздумают подняться на склон,
им ничего не стоит высмотреть насв подзорную трубу, ну, а если так и будут
сидеть наднедолины, тогда,пожалуй, вывернемся. Вниз по течению часовых
понаставлено не так густо. Дай срок, придет ночь, попытаем счастья, глядишь,
и проскочим.
-- А пока что делать? -- спросил я.
-- Пока лежать, -- сказал он, -- и жариться.
Вэтомилоесловечко"жариться", в сущности,вложеновсе, чтомы
претерпели за наступающий день. Не забывайте: мылежали на открытой маковке
скалы, как ячменные лепешки на противне; солнце жгло немилосердно; камень до
того накалился, что насилу дотронешься; а на жалком островке почвы, поросшей
папоротником, возможно было уместиться только одному. По очереди ложились мы
на голый камень, уподобляясь тому святому великомученику, которого пытали на
пылающих угольях; и меня преследовала навязчивая мысль: не странно ли, чтобы
в одном и том же краю земли, на расстоянии считанных дней пути мне привелось
терзатьсястольжестоко, сперва отхолода намоем островке, а теперь, на
этой скале, -- от зноя.
Ни глоткаводынебыло унасза все время,тольконеразбавленный
коньяк,а этохуже, чем ничего; и всетаки мы, какмогли, охлаждали флягу,
зарывая ее в землю, потом смачивали себе грудь и виски, и это приносило хоть
какое-то облегчение.
Солдаты весь день напролет копошились на дне долины, то сменяли караул,
тодозорами понесколькучеловекобходили скалы. Аскалвокруг торчало
видимоневидимо, выследить в них человека было все равно, что отыскать иголку
в стоге сена; это был напрасный труд, и солдаты не проявляли особого рвения.
Но иногда унас на глазах солдаты протыкали кусты вереска штыками, отчего у
меня морозпробегалпокоже, а не то имприходила охотаслоняться возле
самой нашей скалы, так что мы еле отваживались дышать.
Воттут мнеи случилось услышать впервыенастоящуюанглийскую речь:
какой-тослуживый мимоходом похлопалпо нашейскале с солнечной стороны и
мгновенно спроклятием отдернулруку. "Ну и горяча!" -- молвил он, именя
поразил непривычныйвыговор, сухой и однообразный,а еще больше, чтоиные
звукиангличанинвовсе проглатывал.Конечно, яещераньшеслышал,как
говорит Рансом;но юнга от коготольконе перенималужимки,да и вообще
коверкалслова, так чтостранностиего разговорая,побольшейчасти,
приписывал ребячеству. А тут, что самоеудивительное, на тот же лад говорил
взрослый человек;признаться, ятак ине свыкся санглийскимговором; с
грамматикой -- и то не вполне, что, впрочем, строгое око знатока не преминет
заметить хотя бы и по этим воспоминаниям.
Деньвсетянулся, искаждым часомнамстановилось томительнейи
больней; все сильнее накалялсякамень, все яростней жалилосолнце.Многое
пришлосьвытерпеть:головакружилась,к горлуподступалатошнота,все
суставы ломилои резало,как от простуды.