Явзглянулна вересковый прутик ис трудом подавил
крик: я увидел, что обманулдоверие товарища. У меня голова пошла кругом от
страхаи стыда;но от того,чтопредставилосьмоему взору,когда-- я
огляделся по сторонам, у меня оборвалось сердце. Да,верно: пока я спал, на
болотаспустилсяотрядконников,итеперь,растянувшисьвеером,они
двигались нанас с юго-востокаипо нескольку раз проезжали взад и вперед
там, где вереск рос особенно густо.
КогдаяразбудилАлана, онглянулспервана всадников,потомна
отметину, на солнце и из-поднасупленных бровей метнул в меня единственный,
мгновенный взгляд, недобрый и вместе тревожный; вот ивсе, больше онничем
меня не упрекнул.
-- Что теперь делать? -- спросил я.
-- Придетсяпоиграть в прятки, -- сказал Алан.-- Видишь вон ту гору?
-- И он указал на одинокую вершину на горизонте к северо-востоку.
-- Вижу.
-- Воттуда и двинемся, -- сказал он. -- Она зовется Бен-Элдер; дикая,
пустынная гора, полно бугров и расселин, и,еслимы сумеем пробиться к ней
до утра, еще не все пропало.
--Такведь, Алан, двигаться-тонадопрямо наперерезсолдатам!--
воскликнул я.
-- Самособой, -- сказал он, --но ежели нас загонят обратнов Эпин,
нам обоим конец. А потому, друг Дэвид, не мешкай!
И с непостижимым проворством, как будто привык так двигаться с пеленок,
он пополз вперед на четвереньках.Малотого, онещевсе времявилялпо
низинкам, где нас трудней было заметить. Иные из них были выжжены дотла или,
вовсякомслучае,опалены пожарами;нам влицо (а лица-тобыли у самой
земли)взвивалась слепящая, удушливая пыль, тонкая,как дым. Воду мы давно
выпили,акогдабежишьна четвереньках, силы быстро иссякают, охватывает
всепоглощающая усталость, тело ноет и руки подламываются под твоей тяжестью.
Времяот времени, где-нибудь за пышным вересковым кустом,мы минуту-другую
отлеживались, переводилидух и, чуть раздвинув ветки, смотрелинадрагун.
Нас не обнаружили,во всяком случае, взвод -- аверней, помоему, полвзвода
--ехал все втомженаправлении, растянувшись милинадве,тщательно
прочесывая вереск насвоем пути. Я пробудился как раз вовремя; еще немного,
и мы не могли бы проскочить стороной, оставалось бы бежать прямо перед ними.
Да итакнасгрозила выдатьмалейшаяслучайность; то идело, когдаиз
вереска, хлопая крыльями, поднималась куропатка, мы замирали на месте, боясь
вздохнуть.
Больислабость во всем теле, тяжкие удары сердца, исцарапанные руки,
резьвглазахи в горле отедкой неоседающей пыли скоро сделалисьстоль
непереносимы, что я бы с радостью сдался. В одном только страхе перед Аланом
черпаляподобиемужества,помогавшее идтивперед.Сам же он(следует
помнить,что онбыл связан в движениях плащом) вначале густо покраснел, но
мало-помалу сквозь краску пятнами проступила бледность; дыхание с клекотом и
свистом вырывалось из его груди;а голос, когда накоротких остановкахон
мне нашептывал на ухо свои наблюдения, звучал,какхрип загнанногозверя.
Затодух его не дрогнул, живостиничуть не поубавилось, я невольно дивился
выносливости этого человека.
Наконец-товраннихсумерках заслышали мызов трубы и, глянув назад
сквозьвереск,увидели,чтовзводсъезжается.Спустянемногосолдаты
разложили костер и стали лагерем на ночлег где-то среди пустоши.
Итогда явзмолился, явоззвалк Алану,чтобыон разрешиллечь и
выспаться.
--Нынченочью нам не до сна! -- сказал Алан.--Отнынеэтисамые
верховые, которых ты проспал, займут все высоты по краю пустоши, и ни единой
душе не выбраться изЭпина, развечтоптичкам легкокрылым.Мы проскочили
только-только; так неужтоуступить, что выиграно? Нет, милый, когдапридет
день, он нас с тобой застанет в надежном месте на Бен-Элдере.
--Алан, --сказал я, -- воли мне не занимать, силнехватает. Кабы
мог, пошел бы; но чем хотите вам клянусь, не могу.
-- Что ж, ладно, -- сказал Алан. -- Я тебя понесу.
Яглянул,невнасмешку лиэто он, но нет, невеличкаАлан говорил
всерьез; и при виде такой неукротимой решимости я устыдился.
-- Хорошо, ведите! -- сказал я. -- Иду.
Он бросил мне быстрый взгляд, как бы говоря: "Молодчина, Дэвид! ", -- и
снова во весь дух устремился вперед.
С приходом ночи стало прохладней и даже (правда, ненамного)темнее. Ни
единогооблачка не осталось нанебе;июль только ещеначинался,а места
как-никакбыли северные; правда, в самыйтемныйчас такой ночи.пожалуй,
читатьтрудновато,и все-таки ясколько раз видал, как взимнийполдень
бывает темнее. Пала обильная роса, напоив пустошьвлагой, словно дождик; на
время этоменя освежило. Когдамыостанавливались, чтобы отдышатьсяия
успевалвобратьвсебяокружающее--прелестьяснойночи,очертания
прикорнувших холмов, костер, догорающийпозади, точно пламеннаясердцевина
пустоши, --меняохватывалазлость, чтоя вынужденв муках влачиться по
земле и, как червь, извиваться в пыли.
Читаешь книжки и поневоле думаешь, что немногие из тех, кто водит пером
побумаге, когда-либопо-настоящемууставали, нетообэтомписали бы
сильней. Моя судьба, в прошлом ли, в будущем, не трогала меня сейчас; я вряд
ли сознавал, что естьна свете такой юнецпоимениДэвид Бэлфур;я и не
помышлял о себе, а толькос отчаянием думал прокаждый новый шаг, который,
конечно, будет для меняпоследним, ис ненавистью проАлана, который тому
причиной.Аланнеошибся,избравпоприщевоенного;недаромремесло
военачальника -- принуждать людей идти и не отступать, покоряясь чужой воле,
хотя, будь у них выбор, они полегли бы наместе, равнодушно подставили себя
под пули. Ну, а из меня,наверно, получился бы неплохой солдат; ведь за все
эти часы мне ни разу не пришло на ум, что можно ослушаться, я не видел иного
выбора, как повиноваться, пока есть силы, и умереть, повинуясь.
Вечность спустя забрезжило утро;самаястрашная опасность теперь была
позади,имымоглишагатьпоземлекаклюди, а непресмыкатьсякак
бессмысленные твари.