Как только мы покончили с едой. Клуни извлек видавшую виды, захватанную
изасаленную колоду карт,какуюдержатразвечто вжалкой харчевне,и
предложил нам сыграть, а у самого уже и глаза разгорелись.
Междутемкартежнаяигра былаодним иззанятий, которых яиздавна
приучен был сторониться, как недостойных; мой отец полагал, что христианину,
а тем болееджентльмену, негоже ставить под удар свое добро и покушаться на
чужое по прихоти клочка размалеванного картона. Понятно, я мог бысослаться
наусталость, чем невеское оправдание;но я решил, чтомнене пристало
искать уловок. Наверно, я покраснел какрак,ноголос мой не дрогнул, и я
сказал, что не навязываюсь в судьи другим, сам же игрок неважный.
Клуни -- он тасовал колоду -- остановился.
--Этоещечтозаразговоры?--промолвилон.-- Откуда этакое
виговское чистоплюйство в доме Клуни Макферсона?
-- ЯзамистераБэлфураручаюсьголовой, -- вмешался Алан. --Это
честныйи доблестный джентльмен, и не извольте забывать, кто это говорит. Я
ношу имя королей, -- Алан лихозаломил шляпу, --апотому я сам и всякий,
кто зовется мне другом, на своем месте среди достойнейших. Просто джентльмен
устал, и ему надобно уснуть. Что из того, коли его не тянет к картам, -- нам
это непомеха. Я, сэр, готов ирасположен сразитьсяс вамив любой игре,
какую ни назовете.
-- Дабудет вам известно, сэр,-- ответствовал Клуни, --что под сим
убогим кровом всяк джентльмен волен следовать своимжеланиям. Ежели б другу
вашему заблагорассудилось ходить на голове, пусть сделает одолжение.А если
ему, иль вам,или кому другомутут в чем-то не потрафили, я весьма польщен
буду выйти с ним прогуляться.
Вотуж, воистину, не хватало, чтобы двое добрых друзей по моей милости
перерезали друг другу глотки!
-- Сэр, --сказаля, -- Аланзаметил справедливо, яи правда сильно
утомился.Мало того, как человеку, у которого, возможно, есть свои сыновья,
я вам открою, что связан обещанием, данным отцу.
-- Ни слова более, ни слова, -- сказал Клуни и указал мне на вересковое
ложе в углу Клети.Несмотря на это, оностался не в духе, косился наменя
неприязненнои всякий раз что-то бормотал себе под нос.И верно, нельзя не
признать, что щепетильность мояи слова, в коихя о ней объявил,отдавали
пресвитерианским душком и не очень-то были кстати в обществе вольных горских
якобитов.
От коньяку, отоленины я что-то отяжелел; и едва улегсяна вересковое
ложе, каквпал в странноезабытье, вкотором ипребывал почти все время,
покамыгостили в Клети.Порою, очнувшисьненадолго,яосознавал,что
происходит;поройразличаллишьголосаилихрапспящих,наподобие
бессвязного лопотания речки;а пледы на стене тоопадали,то разрастались
вширь,совсемкак тени напотолке отгорящего очага. Наверно,я изредка
разговаривалиливыкрикивалчто-то,потомучто,помнится,неразс
изумлением слышал, что мне отвечают; не скажу, правда, чтобы меня мучил один
какойнибудь кошмар, а толькоглубокое отвращение; и место, куда япопал, и
постель, на которой покоился, и пледы на стене, и голоса, и огонь в очаге, и
даже сам я был себе отвратителен.
Призванбыл прислужник-брадобрей, онжеилекарь,дабыпредписать
лекарство; но так как объяснялся он по-гэльски, до меня из его заключения не
дошло ни слова, а спрашивать перевод я не стал, так скверно мне было. Я ведь
и без того знал, что болен, прочее же меня не трогало.
Покаделамои были плохи, я слабо различал, что творится вокруг. Знаю
только, чтоКлуни с Аланомпочти все времясражалисьвкарты,и твердо
уверен, что сначала определенновыигрывал Алан; мне запомнилось, как я сижу
в постели, они азартно играют, а настоле поблескиваетгруда денег, гиней,
наверно, шестьдесят, когда не всесто. Чудно было видеть такоебогатство в
гнезде, свитом на крутой скале меж стволами живых деревьев.Ияеще тогда
подумал,что Алан ступил нашаткую почву с таким борзымконем, кактощий
зеленый кошелек, в котором нет и пяти фунтов.
Удача, видно, отвернулась от него на второй день.
Незадолгодополудня меня, как всегда, разбудили, чтобы покормить, я,
каквсегда,отказался,имнедали выпитькакого-то горькогоснадобья,
назначенного брадобреем. Сквозь открытую дверь мой угол заливало солнце, оно
слепило и тревожило меня. Клуни сиделза столом и мусолил свою колоду. Алан
нагнулсянад постелью,такчто лицо его оказалось возлесамых моих глаз;
моему воспаленному, горячечному взору оно представилось непомерно огромным.
Он попросил, чтобы я ссудил ему денег.
-- На что? -- спросил я.
-- Просто так, в долг.
-- Но для чего? -- повторил я. -- Не понимаю.
--Дачто ты,Дэвид,-- сказалАлан.--Неужто мне денегв долг
пожалеешь?
Ох, надо бы пожалеть,будья в здравом уме! Ноя ни очем другом не
думал, лишь бы прогнать от себя это огромное лицо, -- и отдал ему деньги.
На третьеутро,когда мы пробыли в Клети двоесуток, япробудился с
чувством невыразимого облегчения, конечно, разбитый и слабый, но вещивидел
уже вестественную величинуивистинном их повседневном обличье. Больше
того, мне и есть захотелось, и с постели я встал без чьей-либо помощи, а как
позавтракали, вышел из Клетииселна опушке.День выдался серенький,в
воздухе веяла мягкая прохлада, и я пронежился целое утро, встряхиваясь лишь,
когда мимо, с припасами идонесениями, проходили клуневы слуги и лазутчики;
окрестсейчас было спокойно, иКлуни,можносказать,царствовал почти в
открытую.
Когдаяворотился,онисАланом,отложивкарты,допрашивали
прислужника; глава клана обернулся и что-то сказал мне по-гэльски.
-- По-гэльски не разумею, сэр, -- отозвался я.
После злополучной размолвки из-за карт,что бы я ни сказал, чтобы ни
сделал, все вызывало у Клуни досаду.
-- Коли так, у имени вашего разумения побольше, чем увас,-- сердито
буркнул он, -- потому что это доброегэльское имечко. Ну, да не в том суть.
Мой лазутчик показывает, что на юг путь свободен, только вопрос, достанет ли
у вас сил идти.