А чтокасаетсякрестьянина,
то не кажется ли тебе, что ему все-таки оченьиоченьплохожилосьна
священной египетской земле...
- Ты не знаешь крестьян, потому так говоришь...
- А кто же знает их, если не я? - хмуро ответил писец. - Я выроссреди
них. Разве я не видел, как мой отец чистил каналы, сеял, жал, а главное-
вечно платил подати? О, тынезнаешь,чтотакоекрестьянскаядоляв
Египте!..
- Зато я знаю, - ответил адъютант, -чтотакоедолячужеземца.Мой
прадед или прапрадед был одним из знатных гиксосов (*36). Он остался здесь
только потому, что привязался к этой земле. И что же - малотого,чтоу
него отняли егопоместье,-дажемнедосихпорнепрощаютмоего
происхождения!.. Сам знаешь, что мне порою приходится терпеть откоренных
египтян, несмотря на мой высокий пост. Как же ямогужалетьегипетского
мужика, если он, заметив желтоватый оттенок моейкожи,бурчитсебепод
нос: "Язычник!","Чужеземец!"Асамон,мужик,-неязычникине
чужеземец!..
- Он только раб, - вставил писец,-раб,которогоженят,разводят,
бьют,продают,иногдаубиваютивсегдазаставляютработать,обещая
вдобавок, что и на том свете он тоже будет рабом.
Адъютант пожал плечами.
- Чудак ты, хоть умница!.. - сказал он. - Разве ты не видишь: каждый из
нас, какое бы положение он ни занимал - низкое или самое низкое, -должен
трудиться. И разве тебя огорчает, что ты не фараон и что над твоей могилой
не будет пирамиды?.. Ты об этом недумаешь,потомучтопонимаешь,что
таков уж на свете порядок. Каждый исполняет своиобязанности:волпашет
землю, осел возит путешественников, я ношу опахало министра,тызанего
помнишь, думаешь, а мужик обрабатывает поле и платит подати.Чтонамдо
того, что какой-то бык родится Аписом и все воздают емупочестииличто
какой-то человек родится фараоном либо номархом?..
- Уэтогокрестьянинаукралиегодесятилетнийтруд,-прошептал
Пентуэр.
- А твой труд разве не крадет министр?.. -спросиладъютант.-Кому
известно, что это ты правишь государством, а не досточтимый Херихор?..
- Ошибаешься, - сказал писец, - он действительно правит. У него власть,
у него воля, а у меня - только знания. Притом ни меня, нитебянебьют,
как того крестьянина.
- А вот избили же Эннану, и с намиэтоможетслучиться.Надоиметь
мужество довольствоваться положением, какое кому предназначено. Темболее
что,кактебеизвестно,нашдух,бессмертныйКа(*37),очищаясь,
поднимается каждый раз на более высокую ступень, чтобычерезтысячиили
миллионы лет вместе с душами фараонов ирабовидажевместесбогами
раствориться во всемогущем прародителе жизни, у которого нет имени.
- Ты говоришь как жрец, - ответил с горечью Пентуэр. - Скорее ядолжен
был бы относиться ко всему с таким спокойствием. А у меня, напротив, болит
душа, потому что я чувствую страдания миллионов.
А у меня, напротив, болит
душа, потому что я чувствую страдания миллионов.
- Кто же тебе велит?..
- Мои глаза и сердце. Они - точно долина между гор,котораянеможет
молчать, когда слышит крик, и откликается эхом.
- А я скажу тебе, Пентуэр, что тынапраснозадумываешьсянадтакими
опасными вещами. Нельзя безнаказанно бродить покручамвосточныхгор-
того и гляди, сорвешься, - или блуждать по западной пустыне,гдерыскают
голодные львы и вздымается бешеный хамсин (*38).
Между тем доблестный Эннана, лежа в двуколке, где оттряскибольеще
усиливалась, желая показать своемужество,потребовал,чтобыемудали
поесть и напиться. Съев сухуюлепешку,натертуючесноком,ивыпивиз
высокого кувшина кисловатого пива, он попросил возницу, чтобытответкой
отгонял мух от его израненного тела. Ледка ничком намешкахиящикахв
скрипучей двуколке, бедный Эннаназаунывнымголосомзатянулпеснюпро
тяжкую долю низшего офицера:
"С чего это ты взял, что лучше быть офицером,чемписцом?Подойдии
посмотри на рубцы и ссадины на моем теле, а я расскажу тебе про незавидную
жизнь офицера.
Я был еще мальчиком, когда меня взяли в казарму. Утром вместозавтрака
меня угощали тумаком в живот, так что даже вглазахтемнело;вполдень
вместо обеда, - кулаком в переносицу, так что дажелицораспухало.Ак
вечеру вся голова была в крови и чуть не раскалывалась на части.
Пойдем,ярасскажутебе,какясовершалпоходвСирию.Яшел
навьюченный, как осел, - ведь еду и питье приходилось нести на себе. Шея у
меня, как у осла, не сгибалась, спина ныла. Я пил протухшую водуиперед
врагом был беспомощен, как птица в силках.
Я вернулся в Египет, но здесь я подобен дереву, источенному червями. За
всякий пустяк меня раскладывают на земле и бьют по чемупопало,такчто
живого места не остается. И вот я болен и должен лежать,меняприходится
везти в двуколке, а пока слуга крадет мой плащ и скрывается.
Поэтому, писец, ты можешь изменить свое мнение о счастье офицера" (*0).
Так пел доблестный Эннана. И его печальнаяпесняпережилаегипетское
царство.
5
По мере того как свитанаследникапрестолаприближаласькМемфису,
солнце склонялось к западу, и отбесчисленныхканаловидалекогоморя
поднимался ветер,насыщенныйпрохладнойвлагой.Дорогасновашлапо
плодородной местности; на полях и взаросляхлюдипродолжалиработать,
хотяпустыняужезарозовела,амакушкигорпылалиогнем.Рамсес
остановился и повернул лошадь. Его тотчасжеокружиласвита,подъехали
высшие военачальники, и мало-помалу, ровным шагом, стали подходить полки.
Освещенныйпурпурнымилучамизаходящегосолнца,наследникказался
статуей бога. Солдаты смотрели на него с гордостью и любовью, офицеры -с
восторгом.
Рамсес поднял руку. Все смолкли. Он начал:
- Достойные военачальники, храбрые офицеры,послушныевоины.