"Вот он и утолил жажду.А я,едва приблизившись к источнику,увидел,
что он высох,и жажда моя исчезла. И все же мне завидуют, а об этом бедняке
полагается сокрушаться. Что за чудовищная нелепость!"
НаКаровойулицеВокульский замедлил шаг.Онказалсясебепустым
колосом,вымолоченным столичной жизнью имедленно плывущим куда-то вниз по
этой канаве, зажатой меж древних стен.
"Что ж,бульвары,-думал он,-просуществуют какой-то срок, а там
зарастут сорняками и придут в запустение, как эти стены. Люди, тяжким трудом
воздвигавшиеэтидома,тожестремилиськспокойствию,кздоровью,к
богатству,а может быть,к забавам и наслаждениям. А где они сейчас? После
нихостались лишьпотрескавшиеся стены,какгрудаокаменелых ракушек от
древних эпох.Только ипользы от этой груды кирпича итысячи других груд,
что будущий геолог назовет их произведением человеческих рук,как мы сейчас
называем коралловые рифы или меловые залежи творением моллюсков.
Что от трудов имеет человек?..
От тех работ, что он под солнцем начал?..
Весь путь его забвенью предназначен,
А жизнь его - одно движенье век.
Где же я читал это, где?.. Неважно".
Оностановился на полпути истал смотреть на раскинувшийся уего ног
квартал междуНовымЗъяздом иТамкой.Егопоразило сходство этойчасти
города с лестницей,в которой одну боковину образует улица Добрая, другую -
линияотГарбарскойдоТопели,апоперечныеуличкислужаткакбы
перекладинами.
"Никуда не поднимешься по этой лежачей лестнице, - подумал он, - гиблое
место, глухое".
Ивсегорше становилось емупримысли отом,чтонаэтом клочке
прибрежной земли,заваленном отбросами со всего города, не вырастет ничего,
кромеодноэтажных домишек -коричневых,светло-желтых,темно-зеленых или
оранжевых.Ничего, кроме белых и черных заборов вокруг пустырей, на которых
лишьизредкаторчитвысокийкаменныйдом,словнососна,уцелевшая от
вырубленного леса, испуганная собственным одиночеством.
"Ничего,ничего..."-повторял он,бродяпотесным уличкам,мимо
развалившихся,осевших домишек сзамшелыми крышами,со ставнями,наглухо
закрытыми иднем и ночью,мимо заколоченных гвоздями дверей,покосившихся
стен, разбитых окон, заклеенных бумагой или заткнутых тряпьем.
Он шел, заглядывая сквозь грязные стекла внутрь домов, и на каждом шагу
видел шкафы без дверец,колченогие стулья,диваны сизодранными вклочья
сиденьями,часы содной стрелкой иразбитым циферблатом.
Оншел итихо
усмехался привидевечно безработных поденщиков,портных,перебивавшихся
только починкой старой одежды,торговок,весь капитал которых заключался в
корзинке с черствыми пряниками, при виде ободранных мужчин, хилых детей и на
редкость неряшливых женщин.
"Вот она,страна в миниатюре,где все способствует тому,чтобы народ
опускался и вырождался.Одни погибают от бедности, другие от разврата. Тот,
кто трудится, - голодает, чтобы насытить тунеядца, филантропия растит наглых
бездельников,абедняки,которые не имеют возможности обзавестись хотя бы
самым убогим скарбом,плодят вечно голодных детей, единственное достоинство
коих - ранняя смерть.
Тутнепоможет инициатива отдельной личности,ибовсесоединилось,
чтобы,опутав еепо рукам иногам,обессилить впустой ибессмысленной
борьбе".
Потом ему вспомнилась в общих чертах его собственная жизнь. Ребенком он
жаждал знаний,а его отдали в магазин при ресторане. Служа там, он надрывал
свои силы, занимаясь по ночам, и все издевались над ним, начиная с поваренка
икончая подвыпившими вресторане интеллигентами.А когда попал наконец в
университет,его стали дразнить названиями блюд, которые он недавно подавал
посетителям ресторана.
Онвздохнул соблегчением лишь вСибири.Там мог онработать.Там
завоевал дружбу и уважение Черских,Чекановских, Дыбовских.{99} Он вернулся
на родину почти сложившимся ученым, но, когда попытался найти занятие в этой
области,его высмеяли и заставили вернуться к торговле... "Такой прекрасный
кусок хлеба в наши тяжелые времена!
Что ж, он и вернулся к торговле, и тогда все завопили, что он продался,
что он живет милостями жены, проживает накопленное Минцелями добро.
Случилось так,чтонесколько лет спустя жена его умерла,оставив ему
довольнозначительноесостояние.Похоронивее,Вокульскийнесколько
отстранилсяотторговлиисновазанялсякнигами.И,можетбыть,
галантерейный купец превратился бывнастоящего ученого-физика,еслибы,
попав однажды в театр, он не увидел там панну Изабеллу.
Онасидела вложе сотцом ипанной Флорентиной.Наней было белое
платье.Смотрела она не на сцену, которая привлекала внимание всего зала, а
куда-то вдаль. Может быть, она думала об Аполлоне?..
Вокульский, не отрываясь, глядел на нее.
Имовладело странное чувство.Емуказалось,чтоонужевиделее
когда-то и хорошо знает.Он пристально всматривался в ее мечтательные глаза
ивдруг почему-то вспомнил беспредельный покой сибирских равнин,где порой
бывает так тихо,что,кажется, слышно, как души летят домой, на запад.{99}
Лишь потом он понял,что никогда и нигде не видел ее,но что-то в ней было
такое, словно именно ее он давно уже ждал.
"Ты ли это или не ты?" -мысленно спрашивал он, не в силах оторвать от
нее глаз.
После этой встречи онзабросил магазин икниги итолько искал случая
увидеть панну Изабеллу - в театре, в концерте или на публичной лекции.