И если хотел чего-то, то
вовсе не молока.Тогда старыеженщины тихо-тихо, будто приманивая голубку,
запели его любимую песню одевяти звездах, купавшихсяв роднике, но он уже
так далеко ушел, что не услышал. Ушел идаже не обернулся. Смерть принудила
его к вероломству. Иегоумолялиопрощанье,бегломдружеском взгляде,
которыйбросаетпутник,незамедляяшаг...окаком-нибудьзнаке
признательности. Его поворачивали с боку набок,вытиралипотноеличико,
уговаривали попить воды, пытаясь во что бы то ни стало разбудить от смерти.
Я собрался уходить, а они раскидывали все новые и новые ловушки,чтобы
заманить малышавжизнь.Нокаклегкомалышобходилвсесилки!Ему
протягивали игрушку, чтобы зачаровать его счастьем, но когда она оказывалась
слишком близко, маленькая ручка отстранялаее, какотстраняютветку, если
она мешает скачке.
Я побыл с ними.Мнепора былоуходить. Этот дом лишь однаиз минут,
однаиз свечей, одна из крупиц жизни моего города. Ребенка окликнули, ион
нечаянноулыбнулся,отозвалсянаоклик.Иопятьотвернулсякстене.
Присутствие малышасталоневесомымприсутствиемптицы...Яоставилих
творитьтишину,которая,может быть,поможет приручить ребенка,который
уходит в смерть.
Яшел вдольузкой улочки.Я слышал,как за дверьми бранят служанок.
Дома приводиливпорядок, собираянеобходимое,чтобы безопасно переплыть
ночь. Мнене былодела,справедливо или нетбранятих.Я слушалголос
усердия.А чуть дальше,уколодца,уткнувшисьлицом в ладошки,плакала
маленькая девочка. Я ласково погладилмягкиеволосыи повернулее к себе
личиком, ноне спросил,какоеунее горе, понимая, что этого онаеще не
знает. Горюют всегда об одном -- о времени; которое ушло, ничего по себене
оставив, о даром ушедших днях. Когда плачут о потерянном браслете,плачут о
времени, заблудившемся неведомо где; когда оплакивают умершего брата, плачут
о времени, которое больше ничемунепослужит.Девочка, повзрослев,будет
гореватьобушедшем возлюбленном,непонимая, чтооплакиваетутерянную
дорогу к жизни, к чайнику, к запертому дому, к ребенку, лежащему у груди. Не
понимая, что плачет о времени, которое будет течьсквозь нее бесплодно, как
песок в песочных часах.
Вот на порог дома вышла, улыбаясь, женщина. Я посмотрел на нее, и она в
ответ улыбнулась еще счастливее, радуясь, верно,тому, что наконецукачала
ребенка,сварилавкусныйсуп,илипростовернуласьдомой,илисвоей
свободнойминутке.Япрохожумимознакомогосапожникабезноги.Он
старательнорасшиваетзолотомбархатныетуфельки,и,хотяунего
давным-давно нет голоса, я понимаю, что он поет.
-- Чему ты так рад, сапожник?
Но не вслушиваюсь вответ, зная, что он ошибется, сказав ополученных
деньгах, скором ужине или отдыхе.
Он незнает, что счастлив, истратив себя
самого на раззолоченные туфельки.
VII
И вот что я еще понял: ошибается обыватель, веряв незыблемость покоя,
защищенногостенами дома, -- любой издомов в опасности. Храм, построенный
на вершине горы, обдувает северный ветер, унося песчинку за песчинкой, и вот
он уже похож на изношенный форштевень и идет ко дну. Храм в пустыне осаждают
пескиимало-помалувозьмутнад ним верх.Раноилипоздноты увидишь
пустыннуюгладь,сомкнувшуюсянадостаткамитвоихпостроек.Все,что
строишь,-- вопасности. В опасности имое царство. Япостроил его своей
любовью из домов, овец, гори коз, но если не будет меня, егосредоточия и
творца, царство исчезнет, и останутся опять только горы, дома, козы и овцы.
Дробность вместо целостности, материал, ждущий нового ваятеля. И придут
племенаиз пустыниипостроят другоецарство. Любя всемсердцемдругую
картину, они придут и по-новому расположат древние буквы в книге.
Ведьи я поступилточно так же.Я не устануславить вас, горделивые
ночи моих военных походов. Раскинув на бесплодных песках треугольный лагерь,
я поднимался на холм, ждал темноты и смотрел на темный треугольник внизу, --
треугольник чуть больше деревенской площади, гдея разместилсвоих воинов,
верблюдов и оружие,-- смотрел и думал оего уязвимости. В самом деле, как
жалкаэтагорстка полуголыхлюдей под голубыми шатрами: им грозитночной
холод,ужезаморозивший звезды, грозитжажда, ибо водыв бурдюках должно
хватить на девятидневный путь до колодца, грозят песчаные бури, неистовством
похожие набунт,грозят сабельные удары, откоторых плоть, как перезрелый
гранат, истекает алым соком. И человек уже ни на что не годен. Как жалки эти
голубыеполотняные шатры, которые несталипрочнееот спрятаннойвних
стали, которые стоят без защиты на запретной для них земле!
Но чтомнедо уязвимости?Я связал ихвсех в одинузелиспас от
рассеянияипогибели.Построив свойтреугольник в ожиданииночи, яуже
отъединил их отпустыни. Мой лагерь сжат, как кулак. Я видел: так защищался
кедр от бесплодных утесов, спасая от гибели зеленеющиеветви. Кедр не спит,
день и ночь он ведетборьбу, оборачивая в глубинах ствола себе на пользу те
же самые частички враждебного мира,которыемогут послужитьего погибели.
Кедр раститсебя каждуюсекунду.И каждую секунду яукрепляюсвойдом,
заботясьоегодолговечности.Издробности,которуюразвеялобы одно
дуновение,я сложил треугольник,прочностьюравный башнеи неизменностью
форштевню. Опасаясь, какбы мой лагерь не погрузился в сон и не растворился
в забытьи, я поставил по его углам дозорных, чтобы они вслушивались в шорохи
пустыни. Словно кедр, уплотняющий свою древесину благодаря скале, мой лагерь
укрепляется благодаря грозящим ему со всех сторон опасностям.Благословенны
ночныемолчаливыевестники,ихшаговниктонеслышит,онивнезапно
появляются из темноты и, присев у костра, рассказывают, кто идет к Северу, а
кто кЮгу,ищасвоихукраденных верблюдов, о ропоте,поднявшемсяиз-за
убийства, и о замыслах тех, кто молчит всвоемшатре,обдумывая, какой из
ночейнапасть.