Напрекрасноелицо
душа отзывается трепетом. Созвучные сердцу стихи вызываютна глаза слезы. Я
взял звезды, родник,сожаления.Ничегобольше. Ясоединил ихпроизволом
моего творчества, итеперьони ступениБожественнойгармонии, которой не
обладали по отдельности и которая теперь овевает их.
Мой отецпослал сказителя к опустившимсяберберам. Наступили сумерки,
сказительселпосредиплощадиизапел. Егопеснябередиладуши, будя
созвучия, напоминаяо многом. Сказитель пело царевне ио долгомпутик
любимойпобезводнымпескам под палящим солнцем.Жаждавлюбленного была
готовностью к жертве иодержимостью страстью,а глотокводы-- молитвой,
приближающей его к возлюбленной. Сказитель пел:
"Сгораюбез тенистых пальми ласки капель, измученжаждой улыбнуться
милой, не знаю, что больнее жалит -- зной солнца или зной любви?"
Жаждажаждать обожглаберберов,и, потрясая кулаками,они закричали
моему отцу: "Негодяй! Ты отнял у нас жажду, а она -- жертва во имя любви!"
Сказитель запел о могуществе опасности, она приходит вместе с войнойи
царит, превращая золотой песок в гнездо змей. Она возвеличивает каждый холм,
наделяя его властью наджизнью исмертью. И берберамзахотелось соседства
смерти, оживляющей мертвыйпесок. Сказитель пел о величииврага,которого
ждут отовсюду, который,словно солнце,странствует с одного краясвета на
другой, и неведомо, откуда ждать его.И берберы возжаждалиблизости врага,
чье могущество окружило бы их, словно море.
В них вспыхнулажаждалюбить, они словно бы заглянули влицо любви и
вспомнилио своихкинжалах.Плачаот радости, ласкалиберберыстальные
клинки --забытые, заржавленные,зазубренные,-- ноклинкидля них были
вновьобретенной мужественностью,без котороймужчине не сотворитьмира.
Клинок сталпризывом кбунту. И бунтбылвеликолепен, как пылающий огонь
страсти.
Берберы умерли людьми.
XIII
Вспомнив о берберах, мы решили лечитьмое умирающеевойско поэзией. И
вот какое случилосьчудо-- поэты оказались бессильными, солдатынад ними
потешались.
-- Лучше бы пели о всамделишном,-- говорили они, -- о колодце в нашем
двореикаквкуснозаужиномпахнетпохлебка.Авсякаяерунданам
неинтересна.
Такя понял ещеоднуистину: утраченное могущество невозвратимо. Мое
царствоникого большеневдохновляет.Прекрасныекартиныумирают,как
деревья.Истощиввозможностьзавораживать,они превращаютсявпепели
удобряютдругие деревья.Я отошел в сторону, желая поразмыслитьнад новой
загадкой. Да,видно, не существуетв мире большей или меньшей подлинности.
Существуетбольшаяили меньшая действенность. Явыпустил из рук волшебный
узел,когда-то слившийдробныймирвоедино.Узелускользнул отменя и
развязался.
Явыпустил из рук волшебный
узел,когда-то слившийдробныймирвоедино.Узелускользнул отменя и
развязался. Теперьмое царство распадается будто само по себе. Но если буря
обламываетветки кедра,если суховей иссушает его древесину, еслипустыня
одолевает кедр,то непотому, что песок стал сильнее, -- потому, чтокедр
перестал сопротивляться и распахнул ворота варварам.
Сказитель пел, а слушатели упрекали его в фальши.Патетика сказителя и
впрямь звучала фальшиво, казаласьотжившей истаромодной."Неужтоон и в
самом деле влюблен до потери сознания во всю эту чепуху -- в коз, овец, дома
и пригорки? -- интересовались мои солдаты. -- Он что, всерьез обожает речную
излучину?Ночтоона по сравнениюс ужасом войны?Она не стоити капли
крови!" Ничего неподелать, и мне показалось,что поэты кривили душой, что
рассказывали малым детям дурацкие побасенки, а дети смеялись над ними...
Моигенералы,дотошныеинедалекие,пришликомнесжалобой на
сказителей."Онинеумеютпеть!" -- кричалигенералы. Но я знал, почему
фальшивят сказители: они воспевали бога, который умер.
Амоигенералы,дотошныеинедалекие, стали задаватьмне вопросы.
"Почемусолдатынехотят воевать?"--спросилиони,обижаясь засвое
ремесло, как могли бы спросить: "Почему жнецы не хотят жать хлеб?" Вопрос их
не имел смысла. Речь шланео ремесле. И в молчаниимоей любви яспросил
по-другому: "Почемумои солдаты отказываются умирать?" И моя мудрость стала
искать ответа.
Нет, не умираютради овец, коз,домов игор. Все вещное существует и
так,емуненужны жертвы. Умираютради спасения незримого узла,который
объединил все воединои превратил дробность мирав царство,в крепость, в
родную,близкуюкартину.Тратятсебярадицелостности,ибоисмерть
укрепляет ее. Смерть, которая сталаданьюлюбви.Тот, кто неспешно тратил
жизнь на добротную работу, что долговечнее человека, -- напостройку храма,
например,которыйбудетшествоватьсквозь века,--тожесогласится на
смерть, если дробныймирпокажется ему прекрасным замком, и, влюбившисьв
замок, он захочет с ним слиться. Его примет большее, чемон сам. Онотдаст
себя своей любви.
Но каксогласиться отдать жизнь извыгоды? Выгоднее всего жить. Песни
моих сказителей небудили вдуше созвучий -- значит,за кровь моим воинам
платили фальшивой монетой. Ихлишили возможностиумереть во имя любви. Так
зачем тогда умирать?
Атот,ктовсе-такишелнасмерть,повинуясь долгу, который стал
непонятен,умиралвтоске:вытянувшись,онмолчаливосмотрелтяжелым
взглядом, от отвращения став жестоким.
И я стал искать в своем сердце слова для нового поучения, чтобы вернуть
себемоих воинов. Но понял: человекаведет нелогика инемудрость, мне
нужна новая картина, а картины творят художники и ваятели, заставляякамень
икраскислужить произволу своего творчества, иястал молиться Господу,
чтобы он мне открыл новую картину.