Мойотецозаботилсясудьбой гулящих в томсмрадномквартале,что,
словно отбросы, сползал пооткосу к морю. Они протухали внем, как сало, и
заражали гниением путешественников.Он отправилотряд солдат за шлюхами --
так отправляют экспедицию за редкостными насекомыми, желая изучить их нравы.
Ивот отряд не спеша шагаетмеж отсыревшихстенпрогнившего квартала. Он
видит: за окнами жалких лачуг, жирно пахнущих прогорклой стряпней, сидят под
лампами, которые им вместо вывесок, оплывшиеженщины, бледные,как тусклый
фонарь поддождем, ихкрасные, как кровь, губынатупыхкоровьихлицах
сложены в мертвую улыбку -- девушки ждут клиентов. По обычаю, чтобы привлечь
вниманиепрохожих,онитянутзаунывнуюпесню,--бесформенныемедузы
распространяют вокруг себя слизь.
Обезнадеживающая жалоба оплетает улочку.Мужчина поддалсяей,за ним
захлопнулась дверь на полчаса, и в горькой скудости совершается обряд любви,
заунывная мелодия сменяется учащенным дыханием мертвенно-бледного чудовища и
каменным молчаниемсолдата, который купил у призрака право больше не думать
о любви. Онпришел вытравить цвет умучительных снов, потомучто родился,
возможно, среди пальм и улыбающихся девушек.Понемногу в дальнем странствии
густая зелень пальм отяготилаегосердце невыносимойтяжестью. Мучительно
зазвенело серебро ручья, и улыбчивые девушки с гибкими, грациознымителами,
сугадываемымиподлегкойтканью нежнымитеплыми грудями все больнееи
больнее касались сердца. Он принес своежалкое жалованье в веселый квартал,
прося избавить его от снов.Икогда дверь открылась вновь, он твердо стоял
на земле, самодостаточный, жесткий, высокомерный, он погасилсвет, влучах
которого играло и переливалось единственное его сокровище.
Посланныйотрядвернулся,отъединив несколькополипов,ослепивих
стальнымблескомсобственнойнеуязвимости.Отец показал мненабледные
растения.
-- Благодаря им, -- сказал он, -- ты узнаешь, что правит всеми нами. Он
приказал их одетьв новые платья,поселилкаждуюв чистенькомдомикес
журчащимручьему порога и приказал плестидля него кружева. Платил он им
вдвое против того, что они могли бы когда-нибудь заработать. Следить за ними
он не велел.
--Жалкаяболотная цвельтеперьсчастлива, -- сказалон.--Если
счастье в чистоте, покое и обеспеченности...
Но одна за другой они сбежали и вернулись в свою клоаку.
--Им нужна была нищета, -- сказалмнеотец.-- Непотому, что они
глупыи предпочитаютнищету благополучию,а потому, что важнее всегодля
человеканапряжениесили жизни.Уютныйдом, кружеваисвежиефрукты
показались им каникулами, забавной игрой и бездельем. Все это не казалось им
настоящейжизнью, ионитосковали. Долгиегодынужножить на свету,в
чистотеиплестикружева,чтобывсе этопересталобыть радующимглаз
зрелищем,астало обязанностью,необходимостью,которыевыручают тебя и
поддерживают.
Они получили,но ничего не отдали. И поэтому стали сожалеть о
тяжких часах ожидания-- не оттого, что они горьки, а вопреки их горечи, --
часах, когда они сидели исмотрели на черный прямоугольник двери, в котором
время от временипоявлялсяночнойгость, жесткий иполныйненависти.С
тоской вспоминали они, какперехватывалоуних дыхание, будтоотглотка
отравы,если солдат,прежде чем войти;смотрел тяжелымвзглядом,словно
собираясьвести набойню,и щупалглазамигрудь...Ведьбывало и так:
какой-нибудьизгостей протыкал какую-нибудьизхозяеккинжалом, словно
бурдюк, чтобыне орала, когдаон,отодвинув кирпичили черепицу, заберет
весь ее капитал -- несколько серебряных монет.
Онитосковали по своей грязнойтрущобе,где жилисвоим мирком, пили
чай, если кому-то приходилов голову прикрыть веселый квартал, подсчитывали
барыши,ругались и гадали другдругупогрязнымладоням. И бытьможет,
нагадывалиуютный,увитый цветами домик,гдежили те,что почище их.В
построенных мечтами домиках они и жили такими, какими виделисебя в мечтах.
Но ведьнеменяют женас путешествия. Вотя поселил тебяв замке, аты
поселилвнемсвоиогорчения, недовольства,мании,тыидешь понему,
прихрамывая, еслиты хром, потому что нет заклинания, которое вмиг бытебя
переменило.Мало-помалу, при помощипринуждений истраданий, язаставляю
тебя переродиться, чтобы ты наконец сбылся. Но с чего перерождаться той, что
проснуласьвдругв чистотеи уюте, --она зевает, и,хотяей не грозят
больше трепки, заслышав стук в дверь, невольно втягиваетголовув плечи и,
если продолжают стучать,невольнонадеется на что-то,-- невольно, потому
чтознает:ночьбольшенепошлет ейгостей.Онане устает большеот
гнусностейночи, ноинерадасвободеутра.Судьбеееможнотеперь
позавидовать,но оналишиласьежевечерней игры судьбы, она переселилась в
будущееи живетжизнью,какойникогданежила. Онанезнает,как ей
справиться свнезапными вспышкамигнева, они досталисьей от той мрачной,
нечистойжизнии мучают,как мучает животных, которые долго прожили возле
моря,страхпередприливом,хотятеперьониживутнаравнине.Гнев
возвращается,нонет несправедливойсудьбы, противкоторойтакхочется
кричать и жаловаться в голос, -- они похожи намать, потерявшую ребенка, --
прибывает молоко, но оно никому не нужно.
-- Человек ищет напряжения сил и жизни, а вовсе не счастья, -- повторил
отец.
LXIX
Мне опять говорят: время нужноэкономить."Для чего?" -- спросил я. И
мнеответили:"Чтобыегохваталоинакультуру". Можноподумать, что
культура--какое-тоособоезанятие.Хорошо,возьмем, кпримеру, мать
семейства, она кормит детей, убираетдом, штопает белье, и вотее избавили
от ее обязанностей, без нее накормлены дети, вымыт дом, зашито белье.