Истинность моей
истины в том человеке, который рождается благодаря ей.
Представь себе, что я решил отправить тебя в монастырь, желая, чтобы ты
изменился. Аты просишь, чтобы монастырской стеной яокружил твоюсуетную
жизнь, житейские заботы, ты желаешь понять, что такоемонастырь здесь. Я не
стану дажеотвечатьтебе, я промолчу в ответна твоюпросьбу. Чтотакое
монастырь, поймет иной,чемты,и его я должен извлечь изтебя. Я должен
принудить тебя к становлению.
Возмутититвоепринуждение, необращайвнимания. Крикуныбыли бы
правы, если б ты насиловал главное в них, лишал их величия. Чтить в человеке
можно только благородство. Но они видят справедливость в том, чтобы жить без
изменений,пусть даже в гниющих язвах, потому чтос ними они появилисьна
свет. Если ты вылечишь их, ты не оскорбишь Господа.
LXXVII
Вот почему я могу утверждать, что не отвергаю, но и не соглашаюсь. Я не
податлив, не мягок, но и не прямолинеен. Я принимаю несовершенство человека,
но кчеловекуя требователен.Противник для меня нешпион ине виновник
наших зол, которого я хочу публично унизить и
сжечь на площади. Я принимаю моего противника целиком, и вместе с тем я
несоглашаюсь с ним. Хороша и желанна холодная вода. Хорошо и желанно вино.
Но мешая воду с вином, я готовлю питье для кастратов.
Нет в мире людей заведомо неправых. Кроме тех, ктовыводят заключения,
доказывают, аргументируют: они вплену бессодержательного языка логики и не
могутниошибиться,ниобрестиправоты.Онипростошумят,ноесли
возгордятсясвоимшумом,тоиз-за негоможет долго литьсячеловеческая
кровь. Этих я отсекаю от моего дерева.
Правтолько тот,кто согласенпожертвоватьсвоимтелесным сосудом,
чтобы спасти хранимое в нем. Я тебе уже говорил об этом. Покровительствовать
слабымилипомогатьсильным--вотвопрос,которыйтебямучает.Ты
поддерживаешьсильных,а твой противник--онпротивостоит тебе,-- он
покровительствуетслабым.Ивыпринужденысражаться,один--желая
предохранить свои земли от демагогическойгнили, воспевающей язвы ради язв,
другой-- чтобы избавить своюземлюот жестокости рабовладельцев, которые
действуютбичом и принуждением и не дают возможностичеловеку статьсамим
собой.В жизни это противоречие так настоятельно, что приходится решать его
оружием. Всеидеинужны, потомучто,когда остается толькоодна идея (и
заполоняетвсе,кактрава)инетпротивоположнойей,котораябыее
уравновешивала, идея станет ложью и пожрет жизнь.
Идею взрастило поле твоего разума, но какое оно крошечное, это поле, --
посмотри! И вот еще о чем вспомни: представь, на тебя напал бандит, ты же не
сможешь разомчувствовать больударовипродумыватьтактикуборьбы;в
открытомморетынесможешьразом боятьсякораблекрушения и травить от
качки, боитсятот, кого не тошнит, а тот,кого тошнит, не боится.
Если нет
возможности объясниться по-новому, то какмучительно проживать однои,по
привычке, думать другое.
LXXVIII
Пришли ко мне с упреками -- нет,дажене геометры моего царства, да и
был он у меня один иуже умер, -- пришли представители от толкователей моих
геометров, а было этих толкователей десять тысяч.
Когда надобится корабль, хозяин заботится о гвоздях, мачтах, досках для
палубы, он запирает в каземат десять тысяч рабов и несколько надсмотрщиков с
бичом, и корабль являетсяво всей своей славе. И яни разу невидел раба,
который тщеславился бы тем, что одержал победу над морем.
Икогда надобится наука расчетов, ученый неразрабатывает ее сам, идя
отследствия к следствию, потому что наэтот труд у него не хватит ни сил,
ни времени, он собирает десять тысяч помощников, которые оттачивают теоремы,
разрабатывают плодотворные находкиипользуются плодами растущегодерева.
Они уже не рабы, их не подгоняет бич надсмотрщика, и многие из них мнят себя
равными единственноистинномугеометру, во-первых,потому,чтоониего
понимают, во-вторых, потому, что обогатили его творение.
Ноя,зная,чтоработаихдрагоценна,--ибопрекрасно,когда
умножаетсяжатваразума,-- и не зная вместе стем,какдалекаона от
подлинноготворчества,котороерождается в человекевсегдабескорыстно,
непреднамеренно и свободно, неприближал их ксебе,опасаясь,какбы их
разросшаяся гордыня несочлаи меня равнымим. И слышал, как, жалуясьна
это, они переговаривались между собой.
И вот что они говорили:
-- Мы протестуемво имя разума, --говорилиони.--Мы --пастыри
истины.Законы царства установлены божеством куда менее надежным, чем наше.
Заних стоят твои воины, и тяжестьих мускулов способнанас раздавить. Но
разум, которым мы владеем даже в тюремных подземельях, будет против тебя.
Ониговорилитак,понимая,чтоимнегрозитмойгнев.И
переглядывались,довольныесобственныммужеством.Ая?Яразмышлял.
Единственно подлинного геометраяприглашалкаждый деньобедать. Ночами,
томясьбессонницей,яприходил к нему в шатер и, благоговейно разувшись у
порога, пил с ним чай, вкушая мед его мудрости.
-- Ты -- геометр, -- говорил я ему.
-- Я в первую очередь не геометр, а человек.Человек, который время от
времениразмышляет огеометрии,если незанят чем-то более существенным,
например едой, сном илилюбовью.Но теперья состарился, иты конечно же
прав: я теперь только геометр.
-- Тебе открывается истина...
-- Ябреду на ощупьи, как малый ребенок, осваиваюязык. Я ненашел
истины,номой язык доступен людям,как твоя гора,исего помощью они
создают свои истины.
-- Слова твои горьки, геометр.
--Мнебы хотелосьотыскать воВселенной след Божественного плаща и
прикоснуться к истине, котораясуществует вне меня, словно кБогу, что так
долго прятался от людей.