Былплатьем, брошенным на спинку стула. Был бессильным и
одиноким. Опустелым, нежилым, как дом, и как мне не хватало замка свода! Все
распалось во мне, ничто ничему не служило. "Однако я все тот же, -- думал я.
-- Все то же знаю, все то же помню, все то же вижу и, несмотря на это,тону
в бессмысленном дробном мире". Самая прекрасная из часовен -- мертвый камень
и ничего больше, если перед ней никтоне благоговеет, невкушает ее тишины
и, сподобившисьблагодати, не молится от всегосердца.Что толкувмоей
мудрости, чувствах, памяти?Я сухаяколючка, а не травинка. Имне скучно,
как бывает скучно оставшимся без Господа.
Яне мучаюсь, мучаетсячеловек, а я -- пустое место. Мнетак скучно,
что хоть разоряйсо скуки сад, по которому я слоняюсь взад и вперед, словно
жду кого-то. Жду и жду среди расплывающейся Вселенной. Я молился Господу, но
молится человек, а я -- оболочка, свеча, которую не зажгли. "Вернись ко мне,
мое рвение, мое усердие", -- просил я. Я знаю:
свяжи все воедино, и возникнет рвение.Оноесть, когда у корабля есть
капитан.Когдаестьпаломникивчасовне.Ночтоостается,кроме
бессмысленного камня, если невнятен замысел ваятеля?
И тогда я понял:тот, кто замер передулыбающейся статуей, прекрасным
пейзажем или в тишине храма, обретает Господа. Он миновалвещьи потянулся
засмыслом, отстранил слова,вслушиваясь вмелодию, отвелночь и звезды,
притрагиваясь к вечности. Господьи есть смысл твоих слов,и,напитавшись
смыслом, словаоткрывают тебе Господа. Слезы малыша ножом полоснули сердце,
и распахнулось окно на соленыйокеан.Втебе зазвенелне его плач -- все
плачи. Малыш взял тебя за руку и научил слышать.
-- Длячего, Господи, заставляешь меня идти по пустыне? Я весь в шипах
и колючках. По одному твоему знаку пустыня бы преобразилась -- желтый песок,
дальний горизонт, жгучий ветер не жили бы по отдельности, стали бы царством,
я воспрял бы духом и проникся Твоей близостью.
Нояпонял:еслиБоготдалился,Он подает о Себе вестьощущением
пустоты. Море для моряка исполнено смысла. Для мужа исполнена смысла любовь.
Ноприходитминута,иморякспрашивает:"Зачемономне,этоморе?"
Спрашивает муж:"Что она, эта любовь?" Как им тоскливо, уныло. Всепри них
по-прежнему,нетБожественного узла,связующего все воедино.И у них нет
больше ничего.
"ЕслиГосподь оставит и мой народ, как оставилменя, -- думал я, -- у
меня будет муравейник с муравьями, потомучтов душе их угаснет рвение. Не
играют в кости, если кости -- костяшки и ничего больше".
И я понял, что ум мне не в помощь. Да, конечно, можно продуматькладку
храма, нокладкане главное-- главное не вкамнях.Да,конечно, можно
продумать, какими будут нос, уши, губы статуи, но они неглавное -- главное
не в глине. Главное -- залучить Божественныйсвет. Он осеняет расставленные
нами ловушки, чуждые его природе.
Я --ваятель,я высекстатую, статуя есть принуждение.Образ всегда
принуждение.
Я --ваятель,я высекстатую, статуя есть принуждение.Образ всегда
принуждение. Я что-то уловили сжал кулак, желая не упустить. Не говори мне
освободе поэтическогослова. Я подчинилсловадруг другуследуя своему
внутреннему порядку.
Может случиться, что мой храм разберут исложат из камней другой. Есть
смерть, есть рождение. Ноне говори,чтоукамней есть свобода, --есть
храм.
Я не вижу, в чем противоречит принуждение свободе. Чем большепроторил
ядорог, тем свободнее ты ввыборе. Хотякаждая из дорог-- принуждение,
потому что я оградил ее дорожными столбами. И что тыимеешьв виду, говоря
"свобода"и не видя перед собой ни одной дороги? Или ты называешьсвободой
блужданиенаугад в пустоте? Поверь, принуждениеновой дороги увеличит твою
свободу.
Безпианино,гитарысможешь литы свободноотдаться музыке?Твоей
статуе необходимы ушии нос,вот тогдаты свободно ищешь улыбку. Запреты,
ограничения,правилашлифуют,оттачиваюткультуру,благодаряимтак
утонченно изысканны ее плоды. За толстыми стенами моего замка душевная жизнь
богаче, чем у подонков на пустыре.
Добровольныеи недобровольные обязательства -- вот отличиесвободы от
принуждения,слюбовьюили безлюбви, но мыобязаны поклониться королю.
Желающийподнятьсяповышеилисобратьдуховноесокровищесогласенна
принуждения. Ты следуешь обряду, он стеснил тебя иустремил вверх. Глядя со
стороны, каксамозабвенноиграют другие дети, огорченныйребенок требует,
чтобыиего научили правилам игры,он тоже хочетиграть, а значит, жить.
Грустно тому, кого не зовет в храм вечерний благовест. Поет рожок, но не для
тебяпобудка, атвойсчастливыйприятель кричит:"Слышишь, меня зовут!"
Глухое раздражение и скука -- спутники тех, для когонет ниблаговеста, ни
пения рожка. Они свободны, они вне жизни.
LXXXIV
Не стоит смешивать слова разных языков,хотя, верю, тебе так недостает
прилагательного,чтобы передать яркуюзелень ячменногополя,а утвоего
соседа оно есть. Но слово только знак. "Жена у меня красивая", -- сказал ты,
но разве кто-топонял, как ты любишь ее? "Мой друг так скромен", --сказал
я,норазве кто-то узнал, как я к нему привязан? Мыне передалиималой
толики того, что живит нас. Мы определили, как определилибы неодушевленный
предмет.
Естьнасвете народы,которые как качественное ценят иные,чеммы,
качества, которыеищутимясовсем иной картине, что увиделасьимсквозь
общую для нас всех вещность мира. И они нашли имя своей кар
тине.Можнонайтиособое слово идлябеспричинной тоски, что щемит
вдруг сердце напорогедома, когда садится солнце, меркнет свети впереди
лишь потемкистусклойлуной, тоска эта сродни страхуперед смертью: как
быстросонноедетское дыханиестановитсяпрерывистымдыханиемболезни,
похожим на последние усилия усталости, карабкающейся в гору, слыша его, тебе
становитсятакже страшно: ачто, если твой малыш незахочет карабкаться
дальше? -- и тебе так хочется взять его за руку и помочь.