Высокоподбрасываловверх, ина миг мы
повисаливпустоте.Корабльсотрясался,словноразваливаясь начасти.
Исчезалареальность, и люди замолкали, переставали молиться, кормить детей,
чеканитьтусклоесеребро. Оглушительный, похожийнараскатгроматреск
раздирал деревянную обшивку. Корабль наливался тяжестью и,падая, был готов
раздавить сам себя. Его падение выжимало из людей рвоту.
Что же, они так и будут жаться друг к другу в этом скрипучемхлеве при
тошнотворноммиганиикеросиновыхламп?И я,опасаясь,какбыонине
отчаялись, сказал:
--Пустьчеканщикивычеканят мнесеребряныйкувшин.Поварапусть
приготовят еду повкуснее.Здоровые позаботятся обольных.Амолящиеся за
всех помолятся...
И когдаяувидел у борта побледневшегокак смерть человека,который
прислушивался в реве валов к священной песне моря, я сказал ему:
--Спустисьвтрюмипересчитайпавшиховец.Случается,что,
перепугавшись, они затаптывают друг друга. Он ответил:
--Богсызнова лепитморе. Я слышу треск мидель-шпангоутов. У них не
должно быть голоса,они для нас основа основ, наш костяк и опора. Не должно
быть голосаи у опор в глубинах земли, которой мы доверили свои дома, аллеи
олив,кротких тонкорунныховец, медленножующих в хлевуГосподнюю траву.
Отрадно растить оливы,растить овец, заниматьсяедой и любовьюусебяв
доме. Страшно, когда опасными длятебя становятсясобственные стены. Когда
завершенное вновь пускают в работу. Вот и сейчас молчаливоеобретает голос.
Что с нами будет, если забормочут горы? Я слышал их бормотанье, и мне его не
забыть.
-- Какое бормотанье? -- спросил я.
--Господин мой,раньшеяжил в деревне,раскинувшейся на покойной
спине холма,крепкостоящей насвоей землепод своим небом, собиравшейся
долго жить и прожившей долго. Шероховатые каменныеколодцы,порогидомов,
ложе родника благодаря вековому служению обрели благословенную гладкость. Но
однажды ночью что-то очнулосьв земных глубинах. Мы поняли, что земля ожила
унас под ногами изахотела стать другой. Завершенноевновьпоступалов
работу. Имы испугались. Не за себя -- за плоды многолетних усилий.За то,
начто положили жизнь. Я -- чеканщик, и жалелчудесный кувшин, над которым
трудился двагода. Два года бдений стали прекрасным кувшином.Сосед боялся
за пушистые ковры, которые ткал с такой радостью. Каждыйдень он просушивал
ихнасолнце,гордясь,чтоегозаскорузлыерукипревратилисьвэту
серебристую зыбь, кажущуюся бездонной. Другой сосед боялсяза посаженную им
оливковуюрощу. Поверь, никто из нас не боялся умереть, но всемы боялись,
чтопогибнутсделанныенамивещи,казалось бы,ничегонезначащиеи
ничтожные.Вот тогдамы поняли: смыслжизни в том, начто она потрачена.
Смертьсадовниканеподкоситдерева.Носрубиплодоносящеедерево, и
садовник будет убит.
Смертьсадовниканеподкоситдерева.Носрубиплодоносящеедерево, и
садовник будет убит. В нашей деревнежил один старик, он знал самые древние
легенды пустыни, и в его устахони становились еще прекраснее. Больше никто
не знал таких сказок илегенд, а сыновей унего не было. С тогомига, как
зашевелиласьземля, он боялся за своибедные сказки, которыхникто уже не
расскажетбольше.Аземляпродолжалажитьиискатьсебе новую форму.
Мало-помалу онапревратилась в оползающую рыжую хлябь.Скажи, на что можно
тратить себя,если все вокруг уничтожаетсянеподвластной тебе стихией? Что
можно построить, если все пришло в движение?
Перекосилисьдома, балки лопались,словноих начинили порохом. Стены
дрожали и рассыпались в прах. Мы выжили, но стали ненужными даже самим себе.
Кромесказочника,--он пелирассказывалчто-то, потомучтоутратил
рассудок
Зачем ты посадил нас на корабль?Корабль пойдет ко дну, и с ним вместе
все, над чем мы трудились.Я чувствую, как обтекает нас бесплодное время. Я
чувствую, каконоутекает. Времянедолжно течь так ощутимо.Оно должно
обрести форму, созреть и состариться. Оно должно стать вещью, постройкой. Но
какой формы ему ждать теперь, если мы ничего не можем, если от нас ничего не
останется?
VI
Ясмотрел на свой народ и думал: никто теперь не тратитсвою жизнь на
делосвоихрук,нетнаследия,котороенеизменнымпередавалобыодно
поколениедругому,время теперьтечет бесплодно, словно песок.Ядумал:
выстроенный нами дом слишком тесен, а дело, которому человек служит, слишком
недолговечно. И я вспомнилфараонов,принуждавшихсвойнародвоздвигать
гигантские усыпальницы.Незыблемые иугловатые,плылипирамиды по океану
времени, тихонькоистирались впыль. Вспомнил девственныепески,караван
вступилна нихи увиделвдругдревний храм--полузатонувшийкорабль,
потерявший снасти в голубой невидимой буре, еще плывущий, но уже обреченный.
И вот о чем я подумал: не такуж и долговечен храм, нагруженный драгоценной
утварьюи позолотой, стоившиймногихдней человеческойжизни,--храм,
собравший мед множества поколений: золотую филигрань, священную позолоту, на
которую медленнотратили себяи старелиремесленники, расшитые пелены, --
день за днем отдавали им зоркость глаз юные женщины, превращаясьвстарух,
пока,скрюченные,кашляющие,колеблемыедуновениемсмерти, не оставляли
после себя этот царственный шлейф,вечноцветущий луг. Тот,кто видит его
сейчас,шепчет: "Как прекрасна эта вышивка!Как жеона прекрасна..." Ая
знаю, что, вышивая, женщины день за днем преображали в вышивку самих себя. И
не догадывались, что так совершенны.
Нуженларец,чтобы хранить их наследство. Нужна повозка,чтобы везти
его ссобой.Я чтуто, что долговременнейчеловека. Я хочу сберечь смысл
потраченнойжизни.Хочу выковать дарохранительницу,которой люди могли бы
доверить все, что в них есть.