.. Украли! Гдекопейка?
Взял, с утра еще вырезанную, сырую палку, сгреб Алексашку за виски и начал
бить с приговором: раз по Алексашке, два - по Алешке.Отвозивмальчиков,
велел подавать ужинать.
- Так-то, - говорил он, набивая рот студнем, с уксусом, с перцем, -за
битого нынче двух небитых дают... В люди вас выведу, вьюноши,самипотом
спасибо скажете.
Ел Заяц щи со свининой, куриные пупки на меду с имбирем, лапшу с курой,
жареное мясо. Молоко жрал с кашей. Кладя ложку на непокрытыйстол,тонко
рыгал. Щеки у него дрожали от сытости, глаза заплыли. Расстегнулпуговицу
на портках:
- Бога будете за меня молить, чада мои дорогие... Я - добрый человек...
Ешьте, пейте, - чувствуйте, я ваш отец...
Алексашка молчал, кривил рот, в глаза неглядел.Послеужинасказал
Алешке:
- От отца ушел через битье, аотэтогоиподавноуйду.Онтеперь
повадится драться, боров.
Страшно стало Алешке бросать сытую жизнь. Лучше, конечно, без битья! Да
где же найти такое место на свете, - все бьют. На печи тайкомплакал.Но
нельзя же было отбиваться от товарища.Наутро,взявлоткиспирогами,
мальчики вышли на улицу.
Свежо было майское утро. Сизыелужи.Наберезах-пахучаялиства.
Посвистывают скворцы, задрав к солнцу головки.Заворотамистоятшалые
девки, - ленятся работать. На иной, босой, однапосконнаярубаха,ана
голове - венец из бересты, в косе - ленты. Глаза дикие. Скворцы накрышах
щелкают соловьями, заманивают девок в рощи, на траву. Вот весна-то!.. "Вот
пироги подовые с медом..."
Алексашка засмеялся:
- Подождет Заяц нынешней выручки.
- Ай, Алексашка, ведь так - грабеж.
- Дура деревенская... А жалованье нам дьяволплатил?Хребетнанего
даром два месяца ломали... Эй! Купи, стрелец, с зайчатиной, пара - с жару,
- грош цена...
Все больше попадалось баб и девок за воротами, на перекрестках толпился
народ. Вот бегом прошли стрельцы, звякая бердышами, -народрасступился,
глядя на них в страхе. Чем ближе к Всехсвятскому мосту черезМоскву-реку,
тем стрельцов и народу становилось больше. Весь берег, как мухами, обсажен
людьми, - лезли на навозные кучи - глядеть на Кремль. Взеркальнойводе,
едва колеблемой течением, спокойно отражалисьзеленоверхиебашни,зубцы
кирпичных стен и золотые купола кремлевских церквей, церковенок и соборов.
Но неспокойны были разговоры в народе. За твердынямистен,гдепестрели
чудные, нарядные крыши боярских дворовигосударевадворца,-вэтой
майской тишине творилось неладное...Чтодоподлинно,-ещенезнали.
Стрельцы шумели, не переходямоста,охраняемогоскремлевскойстороны
двумя пушками. Там виднелисьпешиеиконныежильцы-детибоярские,
служившие при государевой особе. Поверх белых кафтанов на них навешаныза
спиной на медных дугах лебединые крылья. Жильцов было мало, и, видимо, они
робели, глядя, как с Балчуга подваливают тысячи народу.
Алексашка, как бес, вертелся близ моста. Пироги они с Алешкой всеживо
сбыли, лотки бросили. Не до торговли. Жутко и весело.
Не до торговли. Жутко и весело. В толпе то здесь, то
там начинали кричать люди.Увсехнакипело.Житьочертелопритаких
порядках. Грозили кремлевским башням. Старик посадский,взлезшинакучу
мусора и снявши колпак с лысины, говорил медленно:
- При покойном Алексее Михайловиче так-то народподнялся...Хлебане
было, соли не было, деньгисталидешевы,серебряный-тоцелковыйказна
переплавляланамедный...Боярекровьнароднуюпилижадно...Народ
взбунтовался, снял с коня Алексея Михайловича и рвал на нем шубу...Тогда
многие дворы боярские разбили и сожгли, бояр побили... И на Низуподнялся
великодушный казак Разин... И быть бы тогда воле, народ быжилвольнои
богато... Не поддержали... Народ слабый, одно - горланить горазд.Иныне
без единодушия того, ребята, ждите,-плахидависелицы,одолеютвас
бояре...
Слушали его, разинув рты... И еще смутнее становилось и жутче. Понимали
только, что в Кремлевластинет,ивремябыподходящее-пошатнуть
вековечную твердыню. Но как?
В другом месте выскакивал стрелец к народу:
- Чего ждете-то? Боярин Матвеев чуть свет в Москву въехал... Не знаете,
что ли, Матвеева? Покуда вКремлебояре,безголовы,лаялисьдругс
дружкой, - жить еще можно было... Теперь настоящий государьобъявился,-
он вожжи подтянет...Данями,налогамитаквсехобложит,какещене
видали... Бунтовать надо нынче, завтра будет поздно.
Кружились головы от таких слов. Завтра -поздно...Кровьюналивались
глаза... Мороком чудилсяКремль,ленивоотраженныйвреке,-седой,
запретный, вероломный, полный золота... На стенахупушек-ниодного
пушкаря. Будто - вымер. И высоко - плавающие коршуны над Кремлем...
Вдруг на той стороне моста засуетились крылатыежильцы,донеслисьих
слабые крики. Между ними, вертясь на снежно-белом коне, появилсявсадник.
Егонепускали,размахиваяшироколезвийнымибердышами.Наседая,он
вздернул коня, вырвался, потерял шапкуибешенопомчалсяпоплавучему
мосту, - междудосокбрызнулавода,-цок,цок,-тонконогийконь
взмахивал весело гривой.
Тысячи народа затихли. Стогоберегараздалсяодинокийвыстрелпо
скачущему. Врезавшись в толпу, он вытянулся на стременах, - кожа двигалась
на сизо обритойегоголове,длинноедлинноносоелицоразгорелосьот
скачки;задыхаясь,онблестелкаримиглазамииз-подшироких,как
намазанных углем, бровей. Его узнали:
- Толстой... ПетрАндреевич...ПлемянникМилославского...Он-за
нас... Слушайте, что он скажет...
Высоким, срывающимся голосом Петр Андреевич крикнул:
- Народ... Стрельцы... Беда... Матвеев да Нарышкины только что царевича
Ивана задушили... Не поспеете - они иПетразадушат...Идитескорейв
Кремль, а то будет поздно...
Заворчала,зашумела,закричалатолпа,ревя-кинуласькмосту.