Привстал,погляделиз-за
лопухов в сторонудворца,гдевсеещесуетились,звали,аукалиего
какие-то женщины, и побежал с той стороны по берегу к мосткам.
Дойдя до конца мостков, он очутился шагахвтрехотАлексашки.Над
водойтрещалисиниестрекозы.Отражалисьоблакаиразбитаямолнией
плакучая ива. Стоя под избой, Алексашка показал Петру хитрость - трираза
протащил сквозь щеку иглу с черной ниткой, - и ничего небыло:никапли
крови, только три грязных пятнышка на щеке. Петр глядел совиными глазами.
- Дай-ка иглу, - сказал нетерпеливо.
- А ты что же - деньги-то?
- На!..
Алексашка на лету подхватил брошенный рубль. Петр, взявунегоиглу,
началпротаскиватьеесквозьщеку.Проткнул,протащилизасмеялся,
закидываякудрявуюголову:"Нехужетебя,нехужетебя!"Забыво
мальчиках, побежал кдворцу,-должнобыть,учитьбоярпротаскивать
иголки.
Рубль был новенький, - на одной стороне - двуглавый орел, надругой-
правительница Софья. Сроду Алексашка с Алешкой столько не наживали. Стех
пор они повадились ходить на берег Яузы, но Петра видали только издали. То
он катался на карликовой лошадке, и позади скакали верхом толстыедядьки,
тошагалсбарабаномвпередиребят,одетыхвнемецкиекафтаны,с
деревянными мушкетами, и опять те же дядькисуетилисьоколо,размахивая
руками.
- Пустяками занимается, - говорил Алексашка, сидя под разбитой ивой.
В конце лета он ухитрился все-таки купить у цыган за полтинникхудого,
с горбом, как у свиньи, медвежонка. Алешкасталеговодитьзакольцо.
Алексашка пел, плясал, боролся с медведем. Нонасталаосень,отдождей
взмесило грязь по колено на московских улицах и площадях. Плясать негде. В
избы со зверем не пускают. Да и медведь до того жрал много, - все проедал,
да и еще норовил завалиться спать на зиму. Пришлось его продать с убытком.
Зимой Алешка, одевшись как можно жалостнее, просил милостыню. Алексашка на
церковных площадях трясся, попоясголый,наморозе,-будтонемой,
параличный, - много выжаливал денег. Бога гневить нечего, - а зиму прожили
неплохо.
И опять - просохла земля, зазеленели рощи, запели птицы. Дела по горло:
на утренней заре в туманной реке ловить рыбу, днем - шататься побазарам,
вечером - в рощу - ставитьсилки.Алексашкемногоразговорилилюди:
"Смотри, тебя отец по Москве давно ищет, грозится убить". Алексашка только
сплевывал сквозь зубы на три сажени. И нежданно-негаданно - наскочил...
Всю старую Басманную пробежал Алексашка, - начало сводить ноги.Больше
уже не оглядывался, - слышал: все ближезаспинойтопалисапожищи,со
свистом дышалДанила.Ну-конец!"Карауууул!"-пискливозакричал
Алексашка...
В этовремяизпроулканаРазгуляй,гдестоялизвестныйкабак,
вывернула, покачиваясь, высокая карета. Два коня, запряженныегусем,шли
крупной рысью.
Два коня, запряженныегусем,шли
крупной рысью. На переднем сиделверхомнемецвчулкахиширокополой
шляпе. Алексашка сейчасжевильнулкзаднимколесам,повиснаоси,
вскарабкался на запятки кареты. Увидев это,Данилазаревел:"Стой!"Но
немец наотмашь стегнул его кнутом, и Данила,задыхаясьруганью,упалв
грязь. Карета проехала.
Алексашка отдыхивался, сидя на запятках, - надо было уехатькакможно
дальше от этого места. За Покровскими воротами карета свернула нагладкую
дорогу, пошла быстрее и скоро подъехала квысокомучастоколу.Отворот
отделился иноземный человек, спросил что-то. Из кареты высунуласьголова,
как у попа, - с длинными кудрями, но лицо-бритое."ФранцЛефорт",-
ответила голова. Ворота раскрылись,иАлексашкаочутилсянаКукуе,в
немецкой слободе. Колеса шуршали попеску.Приветливыйсветизокошек
небольших домов падал на низенькие ограды, наподстриженныедеревца,на
стеклянные шары, стоявшие на столбах среди песчаныхдорожек.Вогородах
перед домиками белелиичуднопахлицветы.Кое-гденалавкахина
крылечках сидели немцы в вязаных колпаках, держали длинные трубки.
"Мать честная, вот живут чисто", -подумалАлексашка,вертяголовой
сзади кареты. В глазах зарябили огоньки.Проехалимимочетырехугольного
пруда, - по краям его стояли круглые деревца взеленыхкадках,имежду
ними горели плошки, освещая несколько лодок,где,задравверхниеюбки,
чтобы не мять их, сидели женщины с голыми полокотьруками,соткрытой
грудью, в шляпах с перьями,смеялисьипели.Здесьже,подветряной
мельницей, у освещенной двери аустерии, или по-нашему -кабака,плясали,
сцепившись парами, девки с мужиками.
Повсюду ходили мушкетеры, - в Кремле суровые и молчаливые,здесь-в
расстегнутых кафтанах, без оружия,подрукудругсдругом,распевали
песни, хохотали - без злобы, мирно. Все быломирноездесь,приветливое:
будто и не на земле, - глаза в пору протереть.
Вдруг въехали на широкий двор, посредиегоизкруглогоозерцабила
вода. В глубине виднелся выкрашенный под кирпич дом с прилепленными к нему
белыми столбами. Карета остановилась. Человек с длинными волосами вылез из
нее и увидел соскочившего с запяток Алексашку.
- Ты кто, ты зачем, ты откуда здесь? - спросил он,смешновыговаривая
слова. - Я тебя спрашиваю, мальчик. Ты - вор?
- Это я - вор? Тогда бей меня до смерти, если вор. -Алексашкавесело
глядел ему в бритое лицо со вздернутым носом и маленьким улыбающимся ртом.
- Видел, как на Разгуляе отец бежал за мной с ножом?
- А! Да, видел... Я засмеялся: большой за маленьким...
- Отец меня все равно зарежет... Возьми, пожалуйста, меня наслужбу...
Дяденька...
- На службу? А что ты умеешь делать?
- Все умею... Первое - петь, какие хошь, песни.Надудкахиграю,на
рожках, на ложках. Смешить могу, - сколькоразлюдилопались,воткак
насмешу.