Марквсегдадарит
именно то, что надо. В детстве он повел его к сапожнику, и тотсшилСаше
высокие хромовые сапоги, таких ни у кого не было, ни во дворе, ни в школе,
тогда он очень гордился сапогами и до сих пор помнил ихзапах,помнили
острый запах кожи и дегтя в каморке сапожника.
Несколько раз в этот вечер Марка вызывали к телефону. Низким,властным
голосом он отдавал приказания о фондах,лимитах,эшелонах,предупредил,
что заночует на Арбате, и велел прислать машину к восьми утра.Вернувшись
в комнату, Марк покосился на бутылку.
- Ого!
- Пей, товарищ, покуда пьется, горе жизни заливай, - запел Саша любимую
песню Марка. От него и услышал ее давно, мальчишкой еще.
- Тише, о тише, все заботы прочь в эту ночь, - подтянул Марк, - так?
- Именно! - Саша запел снова:
Завтра, может, в эту пору
Здесь появится Чека,
И, быть может, в эту пору
Расстреляем Колчака...
Голос и слух он унаследовал от матери, когда-то ее приглашалипетьна
радио, но отец не пустил.
Завтра, может, в эту пору
К нам товарищи придут,
А быть может, в ту же пору
На расстрел нас поведут.
- Хорошая песня, - сказал Марк.
- Только поете вы ее плохо, - заметила Софья Александровна, -какхор
слепцов.
- Дуэт слепцов, - рассмеялся Марк.
Ему постелили на диване, Саша лег на парусиновой дачке.
Марк снял пиджак, подтяжки, сорочкуи,оставшисьвнижнейрубашке,
обшитой по вороту и нарукавахузорнойголубойтесьмой,отправилсяв
ванную.
Ожидая его, Саша лежал, закинув руки за голову...
После заседания, сбегая по лестнице, Янсон похлопал его по плечу.Этот
единственный добрый и ободряющий жест только подчеркнулпустоту,которую
ощутил Саша. Другие делали вид, что торопятся, кто домой, кто встоловую.
По дороге ктрамвайнойостановке,нагрязноймостовойразвороченного
пригорода, его обогнала черная легковая машина. Глинскаясиделавпереди,
повернувголову,что-тоговориласидевшимсзади.Ито,какони
разговаривали и промчались мимо, незаметиввнедумаяонем,опять
вызвало ощущение пустоты, несправедливой отверженности.
Глинскую Саша знал еще пошколе,виделназаседанияхродительского
комитета, ее сын Ян учился с ним в одном классе - мрачный, неразговорчивый
малый, интересовавшийсятолькоальпинизмом.Онабылаженойработника
Коминтерна, польский акцент придавал ее категоричным высказываниям оттенок
неестественности. И все же казалось, что Глинская не смолчит набюро,за
общежития она отвечает не меньше Криворучко. А она промолчала.
Вернулся Марк, умытый, свежий, вынул изсаквояжаодеколон,протерся,
лег на диван, поворочался, устраиваясь поудобнее, снялочкииблизоруко
поискал, куда их положить.
Некоторое время они лежали молча, потом Саша спросил:
- Зачем тебя Сталин вызывал?
- Меня вызывал не Сталин, а вызвали, чтобы передать его указание.
- Говорят, он небольшого роста.
- Как и мы с тобой.
- А на трибуне кажется высокий.
- Да.
- Когда было его пятидесятилетие, - сказал Саша, -мненепонравился
его ответ на приветствия, что-то вроде того, что "партияменяродилапо
образу своему и подобию"...
- Смысл тот, что поздравления относятся к партии, а не к нему лично.
- Правда, Ленин писал, что Сталин груб и нелоялен?
- Откуда ты знаешь?
- Какая разница... Знаю. Писал ведь?!
- Это качества сугубо личные, - сказал Марк, - они не главное.Главное
- политическая линия.
- Разве это можно разделить? - возразил Саша,вспомниввэтуминуту
Баулина и Лозгачева.
- Ты в этом сомневаешься?
- Как-то не думал. Я ведь тоже заСталина.Нохотелосьбыпоменьше
славословий - режут ухо.
- Непонятное еще не есть неправильное, - ответил Марк, - верь в партию,
в ее мудрость. Начинается строгое время.
Саша усмехнулся.
- Сегодня на своей шкуре испытал.
Он рассказал про заседание партбюро.
- Бухгалтерия?! Тот ли это принципиальный вопрос, по которому...
- Ну, знаешь! Принципиального вопроса можно ждать всю жизнь...
- Пререкаться в аудитории бестактно.
- Меня обвиняют не в бестактности, а в аполитичности. И требуют,чтобы
я это признал, понимаешь?
- Если ошибся, можно и признать.
- Ну уж этого они не дождутся. В чем признаваться? Липа!
- У вас директор по-прежнему Глинская?
- Да.
- Она была на бюро?
- Была.
2
Марк Александрович велел шоферу ехать вперед, а сам пошел пешком.
Прозрачное осеннее утро, ровный бодрящий холодок. Торопились наработу
служащие, шумная очередь женщинстоялаубулочной,молчаливаяочередь
мужчин у табачного ларька.
Марк Александрович всегда выделял Соню среди других своих сестер, любил
и жалел ее, особенно беспомощную сейчас, когда от нееушелмуж.ИСашу
любил. За что придрались к мальчику? Ведь он честно сказал, аемуломают
душу, требуют раскаяния в том, чего не совершал. И он тоже уговаривал Сашу
покаяться.
Марк Александрович пересек Арбатскую площадь ипошелпоВоздвиженке,
неожиданно тихой и пустой после оживленного Арбата. Толькобольшаятолпа
ожидала открытия магазинаВоенторгаидругая,поменьше,жаласьвозле
приемной Калинина. Марк Александрович сел в поджидавшую егомашинуипо
Моховой, Охотному ряду поехал на площадьНогина,гдевбывшемДеловом
дворе вгромадномсеромпятиэтажномзданиисдлиннымикоридорамии
бесчисленнымикомнатамипомещалсяНародныйкомиссариаттяжелой
промышленности.
Тысячи людей прибывали в этот дом совсехконцовстраны,здесьвсе
решалось, планировалось, утверждалось. Как всегда,обходНаркоматаМарк
Александрович начал не с начальников главков, а с отделовисекторов.И
то, что Рязанов, руководитель величайшего вмирестроительства,любимец
Орджоникидзе,пришелпреждевсегокрядовымработникам,былоэтим
работникам приятно: считается с ними, понимает их силу, силуаппарата.