- Кто спрашивает про Мацька?
- Да это я, сосед, Зых из Згожелиц. Чуть не целую неделю еду за вами и расспрашиваю про вас по дороге.
- Господи! Дядя! Да ведь это Зых из Згожелиц! - крикнул Збышко.
И все весело стали здороваться. Зых и в самом деле был их соседом и к тому же человеком добрым, которого все любили за веселый нрав.
- Ну, как вы там поживаете? - спрашивал он, тряся руку Мацька. - Еще скачете или уж не скачете?
- Эх, кончилось уж мое скаканье! - ответил Мацько. - До чего же я рад вас видеть. Боже ты мой, будто я уж в Богданце!
- А что с вами? Я слыхал, вас немцы подстрелили.
- Подстрелили, собачьи дети! Жало застряло у меня между ребрами...
- Боже ты мой! Как же вы теперь? А медвежьего сала попить не пробовали?
- Вот видите, - сказал Збышко, - все советуют пить медвежье сало. Нам бы только доехать до Богданца! Сейчас же пойду на ночь с секирой под
борть.
- Может, у Ягенки есть, а нет, так я у соседей спрошу.
- У какой Ягенки? Разве вашу не Малгохной звали? - спросил Мацько.
- Эх! Какая там Малгохна! Третья осень с Михайла пойдет, как Малгохна в могиле. Задорная была баба, царство ей небесное! Но Ягенка в мать
уродилась, только что еще молода...
...Вон уж видно горку нашу,
Дочка вышла вся в мамашу...
Гоп! Гоп!
...Говорил я Малгохне: не лезь на сосну, коль тебе пятьдесят годов. Какое там! Влезла. А сук под ней возьми и подломись, она и грянулась
наземь!
Скажу я вам, ямку выбила в земле, да через три дня богу душу и отдала.
- Упокой, господи, ее душу! - сказал Мацько. - Помню, помню... подбоченится, бывало, да начнет браниться, так слуги на сеновал прятались.
Но хозяйка была замечательная! Значит, с сосны свалилась?.. Скажи пожалуйста!
- Свалилась, как шишка на зиму... Ох, и горевал я! После похорон так напился, что, верите, три дня не могли меня добудиться. Думали уж, что
и я ноги протянул. А сколько я потом слез пролил - море! Но и Ягенка у меня хорошая хозяйка. Все сейчас у нее на руках.
- Я что-то плохо ее помню. От горшка два вершка была, когда я уезжал.
Под конем могла пройти, не достав до брюха. Эх, давно уж это было, сейчас она, верно, выросла.
- На святую Агнешку пятнадцать ей стукнуло; но я ее тоже чуть не целый год не видал.
- Где же вы были? Откуда возвращаетесь?
- С войны. Какая мне нужда дома сидеть, коли у меня Ягенка?
Хоть Мацько и был болен, но, услышав о войне, насторожился и с любопытством спросил:
- Вы, может, были с князем Витовтом на Ворскле?
- Был! - весело ответил Зых из Згожелиц. - Только не дал ему бог удачи: страшное поражение нанес нам Едигей. Сперва татары перестреляли нам
коней. Татарин, он не пойдет врукопашную, как христианский рыцарь, а стреляет издали из лука. Нажмешь на него, а он убежит и опять из лука
целится. Ну, что ты станешь с ним делать! А у нас, слышь, в войске рыцари все силой своей похвалялись: "Мы, дескать, ни копий не склоним, ни
мечей из ножен не выхватим, копытами эту нечисть растопчем!" Похвалялись это они, похвалялись, а тут как засвистят стрелы, инда все кругом
потемнело!
Кончилась битва, и что же? Из десяти едва один жив остался.
Верите? Больше половины войска, семьдесят литовских и русских князей, осталось
на поле боя, а уж бояр да всяких дворян, как они там зовутся, отроков <Отроками на средневековой Руси (в Х - ХI вв.) были названы младшие
дружинники князей и крупных феодалов.>, что ли, так и за две недели не счел бы.
- Слыхал я про это, - прервал его Мацько. - И наших рыцарей, которые к князю пошли на подмогу, тоже тьма полегло.
- Да и крестоносцев девять человек, которые тоже служили у Витовта. А уж наших - пропасть; мы ведь народ такой - где другой прежде назад
оглянется, мы оглядываться не станем. Великий князь больше всего полагался на наших рыцарей и в битве никого, кроме поляков, не хотел брать в
свою охрану. Ха-ха! Все поле около него усеялось трупами, а ему хоть бы что!
Погиб пан Спытко из Мельштына, и мечник Бернат, и стольник Миколай, и Прокоп, и Пшецлав, и Доброгост, и Ясько из Лязевиц, и Пилик Мазур, и
Варш из Михова, и воевода Соха, и Ясько из Домбровы, и Петрко из Милославья, и Щепецкий, и Одерский, и Томко Лагода. Да разве их всех перечтешь!
А некоторых татары просто утыкали стрелами, так что они стали похожи на ежей, - смех, да и только!
Он и впрямь рассмеялся, будто рассказывал веселенькую историю, и вдруг затянул песню:
Басурмана знай натуру,
Всю тебе исколет шкуру!
- Ну, а что же потом? - спросил Збышко.
- Потом великий князь бежал, а сейчас, как всегда, опять воспрянул духом. Он такой: чем больше его пригнешь к земле, тем сильней
распрямится, как ореховый прут. Бросились мы тогда к Таванскому броду защищать переправу. Подоспела к нам и новая горсточка рыцарей из Польши.
Ну, ладно!
Подошел на другой день Едигей, и татар с ним тьма-тьмущая, но уж ничего не мог поделать. Ну и потеха была! Сунется он к броду, а мы его в
рыло. Никак не мог прорваться. Мы их и перебили, и в плен захватили немало. Я сам поймал пятерых, вот везу их с собой в Згожелицы. Днем
поглядите, что это за рожи.
- В Кракове толковали, будто война может перекинуться и в королевство.
- Ну, Едигей не такой дурак. Он отлично знал, какие у нас рыцари, знал и то, что самые славные остались дома, потому что королева была
недовольна, что Витовт на свой страх затеял войну. Ух, и хитер же старый Едигей! Он у Тавани тотчас сообразил, что силы князя растут, и ушел
себе прочь, за тридевять земель!..
- А вы вернулись?
- Я вернулся. Там больше нечего делать. А в Кракове я узнал, что вы выехали чуть пораньше меня.
- Так вы знали, что это мы едем?
- Знал, я ведь на привалах всюду про вас спрашивал.
Тут он обратился к Збышку:
- Господи боже мой, да ведь я тебя в последний раз мальчишкой видал, а сейчас хоть и темно, а можно догадаться, что молодец из тебя вышел,
как тур. Ишь, сразу из самострела хотел стрелять!.. Побывал уж, видно, на войне.
- Я на войне сызмальства. Пусть дядя скажет, какой из меня воин.
- Незачем дяде говорить мне об этом. Я в Кракове видал пана из Тачева, он мне про тебя рассказывал... Сдается, этот мазур не хочет отдать
за тебя свою дочку, ну, а я бы не стал так кобениться, потому ты мне по нраву пришелся... Позабудешь ты свою девушку, как увидишь мою Ягенку.
Девка - что репа!.