Она заметила, что
аббат с искренним участием расспрашивал про Мацька и жадно слушал рассказы Зыха о приключениях Збышка в Кракове.
- Вы сами лучше знаете, что делать, - заключила свой рассказ умная девушка. - Но только я думаю, что Збышку следует тотчас поехать на
поклон к старшему родичу, а не ждать, покуда он приедет в Богданец.
Мацько послушался доброго совета, велел позвать Збышка и сказал ему:
- Оденься-ка получше и поезжай на поклон к аббату, окажи ему эту честь - может, он тебя и полюбит.
Затем старик обратился к Ягенке:
- Не диво было бы, когда бы ты была глупа, на то ты и баба, а ведь ты умна, вот это-то мне и удивительно. Скажи, как принять нам аббата и
чем его потчевать, когда приедет?
- Аббат сам скажет, чего ему хочется, он любит хорошо покушать; только было бы побольше шафрана, так не станет привередничать.
Услышав об этом, Мацько за голову схватился.
- Да откуда же мне взять шафрана?..
- Я привезла, - сказала Ягенка.
- А чтоб такие девки и на камне родились! - обрадовался Мацько. - И лицом-то пригожа, и хозяйка, и расторопна, и сердце доброе! Эх! Будь я
помоложе, женился бы на тебе не задумываясь!..
Ягенка украдкой взглянула на Збышка и с тихим вздохом продолжала:
- Привезла я кости, кубок и сукно; аббат, как покушает, любит поиграть в кости.
- У него и прежде был такой обычай, а уж горячился за игрой, ну просто страх как!
- Он и сейчас горячится; как хватит иной раз кубком оземь, да прямо в поле и выскочит. Ну, а воротится - сам же первый над собой смеется...
Да вы его знаете... Ему только перечить не надо, тогда нет лучше человека на свете.
- Кто же станет ему перечить, коли он умнее всех?
Они вели такой разговор, а Збышко тем временем переодевался в боковуше. Он вышел оттуда такой красивый, что просто ослепил Ягенку, совсем
как тогда, когда в первый раз приехал в своем белом полукафтане в Згожелицы. Но на этот раз грудь у нее защемило от жалости, как подумала она,
что не для нее эта краса и что другая пришлась ему по сердцу.
А Мацько подумал, что Збышко, наверно, понравится аббату и тот не станет утеснять их, когда дело дойдет до уговора. Старик так обрадовался,
что тут же решил ехать со Збышком в Згожелицы.
- Вели положить для меня охапку сенца на телегу, - сказал он Збышку.
- Коли я из Кракова в Богданец доехал с жалом стрелы под ребром, так без жала-то как-нибудь уж доберусь до Згожелиц.
- Как бы вам худо не стало, - заметила Ягенка.
- Э, ничего мне не сделается, я уже окреп. А и станет худо, так аббат узнает по крайности, как я к нему торопился, щедрей будет.
- Мне ваше здоровье дороже его щедрот, - возразил Збышко.
Но Мацько уперся и настоял на своем. По дороге он все покряхтывал, однако не переставал поучать Збышка, как следует вести себя в
Згожелицах, при этом особенно наказывал быть смиренным и покорным, так как богатый родич никогда не терпел противоречий.
Когда они приехали в Згожелицы, аббат с Зыхом сидели на крылечке и, попивая винцо, наслаждались красотой мира божьего. Позади них у стены
сидело шесть человек из свиты аббата, в том числе два песенника и один пилигрим, которого тотчас можно было признать по кривому посоху, баклажке
у пояса и ракушкам, нашитым на темный плащ.
Позади них у стены
сидело шесть человек из свиты аббата, в том числе два песенника и один пилигрим, которого тотчас можно было признать по кривому посоху, баклажке
у пояса и ракушкам, нашитым на темный плащ. Прочие были как будто причетники, с выбритыми макушками, однако одежда на них была светская, пояса -
из воловьей кожи и на боку мечи.
Увидев Мацька, который приехал на телеге, Зых бросился встречать его, аббат же, соблюдая, должно быть, свое достоинство, остался сидеть; он
только сказал что-то своим причетникам, которые выбежали из отворенной двери дома. Збышко и Зых под руки подвели больного Мацька к крылечку.
- Все еще неможется, - сказал Мацько, целуя аббату руку, - а все-таки приехал поклониться вам, благодетель, спасибо сказать вам за то, что
в Богданце хорошо хозяйствовали, и испросить вашего благословения, а это нам, грешным, всего нужнее.
- Я слышал, вам стало получше, - сказал аббат, обнимая его голову, - и вы дали обет сходить на поклонение ко гробу нашей покойницы
королевы.
- Не знал я, какому святому мне помолиться, вот ей и помолился.
- И хорошо сделали! - с жаром воскликнул аббат. - Она лучше прочих святых, и пусть только кто из них осмелится ей позавидовать!
Лицо аббата мгновенно вспыхнуло от гнева, щеки побагровели, глаза засверкали.
Все знали, как он горяч, и Зых крикнул со смехом:
- Бей, кто в бога верует!
Аббат, отдуваясь, обвел глазами присутствующих, засмеялся так же неожиданно, как и вскипел гневом, и, посмотрев на Збышка, спросил:
- Это ваш племянник, родич мой?
Збышко нагнулся и поцеловал аббату руку.
- Я его маленьким видел и теперь не признал бы! - сказал аббат. - Ну-ка, покажись!
Быстрыми глазами он оглядел Збышка и сказал:
- Уж больно красив, не рыцарь, а панна!
Но Мацько возразил:
- Звали эту панну немцы танцевать, да все, кто только пускался с ней в пляс, свалились, да так, что больше уж не встали.
- Он и самострел без рукояти натягивает! - воскликнула вдруг Ягенка.
- А ты чего суешься? - повернулся к ней аббат.
Ягенка вся так и вспыхнула, даже шея и уши у нее покраснели, и ответила в крайнем смущении:
- Я сама видела...
- Берегись, как бы он не подстрелил тебя, а то девять месяцев лечиться придется...
При этих словах песенники, пилигрим и причетники так и покатились со смеху, а Ягенка совсем потерялась, так что уж аббат сжалился над нею
и, подняв руку, показал ей на широченный рукав своего одеяния.
- Спрячься, девушка, - сказал он, - а то сгоришь со стыда.
Тем временем Зых усадил Мацька на лавку и велел Ягенке принести вина.
- Пошутили, хватит! - продолжал аббат, обратив на Збышка глаза. - Я сравнил тебя с девушкой не для того, чтоб над тобой поглумиться, любо-
дорого смотреть на твою красу, не одна девушка ей позавидовала бы.
Нет, я знаю, ты удалец! Слыхал я и про твои подвиги в Вильно, и про фризов, и про Краков. Зых обо всем мне рассказал - понял?..
Тут он пронзительно поглядел Збышку в глаза и, помолчав с минуту времени, продолжал:
- Пообещал три павлиньих чуба - ищи их! Преследовать врагов нашего племени - это дело похвальное и угодное богу.