Во-вторых,оказавшись военнопленным, я все непереставал этому радоваться:
хотявоеннаякрепостьотнюдьнерайскиекущи,она,однакоже,
предпочтительнее виселицы.В-третьих,совестно признаться,ноянаходил
известноеудовольствиевсамомрасположениинашей тюрьмы: этадревняя,
времен средневековья крепость стояла очень высоко, и, откуда ни глянь, взору
открывались поразительныекрасоты -- не толькоморе, горыи долина, нои
улицы столицы, днем черные от снующих по ним толп, вечером сверкающие огнями
фонарей. И, наконец,хотянельзясказать,чтобыябыл нечувствителен к
строгости крепостногоустава и к скудости рациона, мне вспоминалось, чтов
Испании, бывало, ел я так же плохо дав придачу должен был стоять в карауле
либо шагатьподвенадцатьльевсутки.Больше всегонеприятностей мне
доставляла, разумеется, одежда, которую мывынуждены были носить.В Англии
естьужасное обыкновение -- обряжатьв нелепуюформу и тем выставлятьна
посмешище не только каторжников, но и военнопленных и даже учеников школ для
бедных. Одежда, вкоторую нас обрядили, была, верно, остроумнейшей выдумкой
какого-то злогошутника: зеленовато-желтыеили горчичныекуртка,жилет и
штаны и белая в синюю полоску ситцевая сорочка. Эта грубая дешевка бросалась
в глаза иобрекала нас на насмешки -- бывалые солдаты, привыкшие коружию,
притом некоторые со следами благородных ран, мы походили на каких-то мрачных
фигляров из ярмарочного балагана.Скалу, на которой высилась наша тюрьма, в
старину (так мне потом говорили) называли "Раскрашенная гора". Что ж, теперь
наше платьевыкрасило ее всюв ядовито-желтый цвет,и вместес солдатами
английскогогарнизонавнеизменныхкрасных мундирах мыдавалинедурное
понятие о преисподней. Снова и снова глядел я на своих товарищей по плену, и
во мне поднимался гнев,ислезы душили меняпривидетого, как над нами
насмеялись. Вбольшинствесвоем, как яужеговорил, этобыли крестьяне,
которые, пожалуй, несколькопообтесались под твердой рукою сержанта, но все
равноосталисьнеуклюжими,грубымипарнями,преуспевшимиразвечтов
казарменном остроумии: правоже, вряд лигде-нибудьещенашаармия была
представленахуже,нежелиздесь,вЭдинбургскомзамке.Стоиломне
вообразить,как я выгляжу, ия заливалсякраской.Мне мнилось, будто моя
болееизящнаяосанкалишь подчеркивает оскорбительностьэтого шутовского
наряда.Иявспоминал тедни,когданосилгрубую,но почетную шинель
солдата, и еще более далекую пору -- детство, когда меня с любовью пестовали
людиблагородные,великодушныеидобрые...Номненедолжнодважды
обращаться к этим нежным и горьким воспоминаниям-- оних речьвпереди, а
сейчаснадобносказатьодругом.Коварнаянасмешливостьбританского
правительства нив чем невыражаласьтакясно, какв однойособенности
нашего содержания: нас брили всего лишь дважды на неделе.
Можно ли придумать
большееунижениедлячеловека,которыйпривыквсю жизньходитьчисто
выбритым? Бритье происходило по понедельникамичетвергам. Вообразитеже,
каково ядолжен был выглядеть в воскресенье вечером!А посубботам, когда
вид у меня был едва ли нетакой жеотталкивающий, у нас бывало более всего
посетителей.
На наш базарприходили люди всех сословий: мужчины и женщины, тощиеи
дородные, некрасивые и очень недурные собою. Правоже, есличеловекудано
понимать силу красоты, он уже за одно это должен вечно благодарить Венеру, а
за счастье поглядеть нахорошенькуюженщину не жалко изаплатить.Обычно
нашипосетительницы не отличались особенной красотой, и, однакоже, сидя в
углу,стыдясь себясамого и своего нелепого вида иглядя накакие-нибудь
милые глазки, которые ябольше никогда не увижу, да и незахочу увидеть, я
вновь и вновь испытывал редкостное, поистине неземное наслаждение.
Цветок живой изгороди, звездав небесах восхищают и радуют нас, но еще
того более -- видпрелестного создания, что сотворено, дабы носить вчреве
своем, и вскармливать, и сводить с ума, и пленять нас, мужчин!
Среди наших посетительниц особенно хороша былаодна молодаяособа лет
девятнадцати, высокая, с величавойосанкойидивными волосами,в которых
солнцезажигало золотые нити.Стоило ей войтиводвор (априходилаона
довольно часто),ия мгновенноэточувствовал.На лицеее разлито было
ангельское спокойствие,но за ним угадывалась пылкая душа, и выступала она,
точно Диана, -- каждое ее движение дышало благородством и непринужденностью.
Как-то раз дул сильный восточныйветер; трепетал флаг на флагштоке; внизу в
городе неистово металсяво все стороны дым из труб; вдаливоткрытом море
увалялись подветер или стремительно неслись корабли. "Скверный жевыдался
денек", -- подумал я -- и тутпоявилась она. Волосы ее развевались по ветру
итоиделоменяли цвет,платьеоблегалоее точно статую, концышали
затрепеталиусамогоушкаибылипойманыснеподражаемойловкостью.
Случалосьвам видеть пруд в бурную погоду, когда под порывом ветра он вдруг
весьзаискрится, заиграет,точноживой?Так ожило, зарделосьлицоэтой
девушки. Я смотрел, как онастоит, -- слегка наклонясь, чуть приоткрыв рот,
с восхитительным беспокойством во взгляде, -- иготов был рукоплескатьей,
готовбыл назвать ее истиннойдочерьюветров; Уж незнаю, отчего мне это
взбрело на ум, бытьможет, оттого, чтобыл четверг и я только что вышел от
парикмахера, но именно в этот день я решился обратить насебя еевнимание.
Она как раз подходила к той частидвора, где я сидел, разложив свои товары,
и тут у ней из рук выпал платок, ветер тот же час егоподхватил и перекинул
ко мнепоближе. Я мигом вскочил, я забыл про свое горчичного цвета одеяние,
забыл, что я простой солдат и мое дело -- отдавать честь. Снизким поклоном
я подал ей кусочек батиста.
-- Сударыня, -- сказал я, -- благоволите взять платок. Ветер принес его
ко мне.
И поглядел ей прямо в глаза.