-- У вас есть мать? -- спросила она.
-- В ином мире, мадемуазель, -- отвечал я. -- И она имой отец перешли
вмиринойтою же дорогой, чтоимногиечестные иотважныелюди: они
последовализа своейкоролевойна эшафот. Так что,как видите,хоть я и
узник, обо мне не стоит слишком сожалеть, -- продолжаля, -- никтоменя не
ждет, я один в целом свете. Куда хуже, например, вон тому бедняге в суконной
фуражке. Онспит рядом со мной, и я слышу, как он тихонько плачет по ночам.
У него чувствительная душа, он исполнен чувств нежных и деликатных; по ночам
во тьме, а иногда и среди дня, если ему удаетсяотвести меня в сторонку, он
изливает мне свою тоску о матери и возлюбленной. Азнаете, отчего он выбрал
меня в наперсники?
Губы ее дрогнули, она взглянула на меня, однако не сказала ни слова. Но
от взгляда ее меня обдало жаром.
-- Только оттого,что однаждына марше явидел издали колокольню его
деревни! Этого оказалось довольно, чтобы связать воедино все те человеческие
инстинкты, которыеделаютжизньпрекрасной, акакихтолюдей икакой-то
уголок земли --особеннодорогими, те инстинкты,которых мне, кажется, не
дано!
Я оперся подбородкомо колено иопустил глаза.Досих пор я говорил
лишьзатем,чтобы задержатьее, носейчасееуход меня не огорчилбы:
тронутьдушуоченьнепростоитаклегкоразрушитьпроизведенное
впечатление!
После минутного молчания она сказала, словно бы с усилием:
-- Я возьму вот эту безделушку, -- положила мне в руку монету впять с
половиной шиллингов и исчезла прежде, чем я успел ее поблагодарить.
Яушел подальше отовсех,к крепостнойстене, и укрылсяза пушкой.
Прекрасные выразительныеглазаэтойдевушки,задрожавшаявнихслеза,
сострадание, которое я услышал в ее голосе, легкость и пугливаяграция всех
еедвижений-- все это, словно сговорясь, пленило меняи воспламенило мое
сердце. Что она сказала? Слова вовсе не были исполнены значения, но глаза ее
встретились с моими и зажгли у меня в крови огонь неугасимый. Я полюбил ее и
не страшился надеяться. Дваждыяразговаривал с нею, оба раза был в ударе,
пробудил в ней сочувствие, нашел слова, которые западутейв память, будут
звучать у ней в ушах ночью, когда она ляжет впостель. Пусть я дурно выбрит
и в шутовскомплатье -- что за важность? Все равно ямужчина, и я заставил
ее меня запомнить.Все равноямужчина, а она, с трепетом сознавал я, она
женщина. Всем водам океана не залить пламя любви; любовь -- это закон жизни,
иона намоей стороне.Я закрыл глаза,и Флоратотчасявилась мнееще
прекраснее, чем в жизни. "И тытоже, -- думал я, -- ты тоже, моя бесценная,
конечно, унесла с собою некий портрет; и непременно будешь глядеть на него и
украшать его. И в ночной тьме, и на улицах присвете дня тебе опять и опять
привидится мое лицо, послышится мой голос, он станет нашептывать тебе о моей
любви,вторгатьсяв твое робкоесердце. Но сколь оно ни робкое, образ мой
поселился в нем--это ясам в нем поселился, и пустьвремяделает свое
дело, пустьрисует портретмойеще болееживыми,болеепроникновенными
красками".
Но сколь оно ни робкое, образ мой
поселился в нем--это ясам в нем поселился, и пустьвремяделает свое
дело, пустьрисует портретмойеще болееживыми,болеепроникновенными
красками".
Но тут я представил, каков я сейчас с виду, и расхохотался.
Какже,очень похоже на правду, что нищийсолдат,пленникв желтом
шутовском наряде способен затронуть душуэтой прекрасной девушки! Нет, я не
стануотчаиваться, но игру надовести тонкои точно. Надовзятьсебе за
правило держаться с нею так, чтобывызыватьее состраданиеили развлекать
ее, но отнюдь нетревожить и не пугать. Надо запереть свое чувство в груди,
какнекийтайный позор,ипусть еечувство(еслиятолько сумеюего
пробудить)растет само собою, зреет стою скоростию, на какую способноее
сердце,ининашагбыстрее!Ямужчина,и,однако,мнепридется
бездействовать и выжидать, ибо тюрьма вяжет меня по рукам и по ногам. Прийти
к нейяне могу, значит,всякий раз, как приходитона,я должен такее
околдовать, чтобы онанепременноворотилась,чтобы возвращаласьопятьи
опять, и тут все зависитот того, насколько умно я себя поведу. В последний
раз мне это удалось -- посленашего разговора она просто не может не прийти
вновь, а дляследующей встречиуменя быстрозрел новый план. Влюбленный
пленникпривсей беспомощности своей обладаетнемалым преимуществом:его
ничтонеотвлекает,ивсесвоевремяонможетвзращиватьлюбовьи
обдумывать,как бы лучше еевыразить.Несколькоднейя усердно резал по
дереву-- и нечтонибудь, аэмблему Шотландии: льва,стоящего назадних
лапах.Я вкладывал в эту вещицу все своеумение,и, когданаконец сделал
все, что мог (и,поверьте, уже сожалел, что вложилвнеестолько труда),
вырезал на подставке вот что:
A la belle Flora
le prisonnier reconnaissant
A. d. St. V. d. K. [4].
Вэто посвящениеявложилвсю душу. Мне казалось, едвали возможно
смотреть равнодушнонапредмет,сделанный стаким тщанием, а инициалы по
крайности намекнутейна мое благородное происхождение. Мне казалось,что
лучшевсего именнонамекнуть: тайна -- ценнейший мой товар; контраст между
моимскромным положением и манерами, между моейречью и платьем, и то, что
онанеузнаетполного моегоимени, атолько начальные буквы --все это
должно еще усилить ее интерес ко мне и привлечь сердце.
Я окончил резьбу, и теперь оставалось толькождатьи надеяться. А нет
ничегоболее противногомоей натуре:в любвии навойне явсегдагорю
желаниемдействовать,и дниожидания былидляменя пыткой.Сказатьпо
правде, к концу этих дней я полюбил ее еще сильнее, ибо любовь, как вино, от
времени становится лишь крепче. К томуже меня охватилстрах. Еслиона не
придет,какбудуявлачитьнескончаемые,пустыедни?Развесумеюя
возвратитьсякпрежнейжизни,находить интерес вурокахсмайором,в
шахматных партияхслейтенантом,вгрошовойторговленабазаре илив
ничтожной добавке к тюремному рациону?
Проходилидни,недели; у меня не хватало мужестваихсчитать и даже
сейчасне хватает мужества об этомвспоминать.