Лучше
всего,решиля, если удастся извлечьвыгоду изсвоего недостатка -- едва
будет дан сигнал, я пригнусь и мгновенно сделаю выпад. Это значило поставить
своюжизньнаодну-единственнуюкарту:еслиянесумеюранитьего
смертельно, то защищаться в таком положении уже не смогу; но хуже всего, что
приэтомяподставлялпод удар лицо, а лицоиглазамнеменьше всего
хотелось подвергать опасности.
-- Allez! [7] -- скомандовал старшина.
В тот жемиг мы оба с одинаковой яростью сделаливыпади, если бы не
мой маневр, сразу же пронзили бы другдруга. А так он лишь задел мое плечо,
моя же половинка ножниц вонзилась ему ниже пояса и нанесла смертельную рану;
великан всей своей тяжестью опрокинулся на меня, и я лишился чувств.
Очнувшись,яувидел, что лежу насвоей койке,ивтемнотесмутно
различил над собою с дюжину голов, и порывисто сел.
-- Что случилось? -- воскликнул я.
-- Тс-с! -- отозвался старшина. -- Слава богу, все обошлось. -- Он сжал
мне руку, и в голосеегопослышались слезы. --Этовсеголишь царапина,
сынок.Яздесь, и уже о тебе позабочусь.Плечотвое мы перевязали, одели
тебя, теперь все обойдется.
При этих словах ко мне воротилась память.
-- А Гогла? -- выдохнул я.
-- Его нельзятрогать с места. Он ранен в живот, егоделоплохо,--
отвечал старшина.
Примысли, что я убилчеловека ножницами, мнестало тошно. Убей я не
одного, а десятерых выстрелами из мушкета, саблей,штыком илилюбым другим
настоящим оружием, я не испытал бы такихугрызений совести, чувство это еще
усиливали все необычныеобстоятельства Нашего поединка-- и темнота, и то,
чтомы сражались обнаженные,и дажесмоланабечевке. Я кинулся к моему
недавнему противнику, опустился подле него на колени и сквозь слезы только и
сумел позвать его по имени.
-- Не распускай нюни. Ты взял верх. Sans rancune [8].
От этихслов мне стало еще тошней.Мы,двафранцуза на чужой земле,
затеяликровавыйбой, стольже чуждыйистинных правил, как схватка диких
зверей.Итеперьон,которыйвсюсвоюжизньбылотчаянным задирой и
головорезом,умирает в чужой стороне от мерзкой раны и встречаетсмертьс
мужеством, достойным Байяра. Я стал просить,чтобы позвали стражу и привели
доктора.
-- Может быть, его еще можно спасти! -- воскликнул я.
Старшина напомнил мне наш уговор.
-- Если бы Гогла ранилтебя, --сказал он, -- пришлось бы тебе лежать
здесь идожидаться патруля. Ранен Гогла,и ждатьпридется ему. Успокойся,
сынок, пора бай-бай.
И так как я все еще упорствовал, он сказал:
-- Это слабость, Шандивер. Ты меня огорчаешь.
-- Да-да,идите-ка вы все по местам, -- вмешался Гогла и вдовершение
обозвал нас всех одним из своих любимых смачных словечек.
После этоговсе мы улеглись во тьме по местам и притворилисьспящими,
хотя на самом деленикому не спалось.
После этоговсе мы улеглись во тьме по местам и притворилисьспящими,
хотя на самом деленикому не спалось. Былоещене поздно.Из города, что
раскинулсядалеко внизу, совсехсторондоносилисьшаги,скрипколес,
оживленные голоса.Несколько времениспустяоблачный покров растаялив
просветемеж навесом и неровной линией крепостных стен засияли бесчисленные
звезды.Аздесь,среди нас,лежал Гогла и порою, нев силах сдержаться,
стонал.
Вдалекепослышалисьнеторопливыешаги:приближалсядозор.Вотон
завернул за угол, и мы его увидели: четверо солдат и капрал, который усердно
размахивал фонарем, чтобы свет проникал во все уголки двора и под навесы.
-- Ого! -- воскликнул капрал, подойдя к Гогла.
Оннаклонилсяипосветилсебефонарем.Сердцанашинеистово
заколотились.
-- Чья это работа, черт подери? -- воскликнул капрал и громовым голосом
подозвал стражу.
Мы вскочили на ноги; перед нашим навесомстолпились солдаты, замерцали
огни фонарей;сквозь толпупрокладывал себе дорогу офицер. Посредине лежал
обнаженный великан, весь в крови. Кто-то еще раньшеукрылего одеялом, но,
терзаемый нестерпимой болью, Гогла наполовину его скинул.
-- Это -- убийство! -- закричал офицер. -- Вы, зверье, завтра вы за это
ответите.
Гогла подняли и положили на носилки, и он на прощание весело, со смаком
выбранился.
ГЛАВА III. В ДЕЙСТВИЕ ВСТУПАЕТ МАЙОР ШЕВЕНИКС, А ГОГЛА СХОДИТ СО СЦЕНЫ
Небылоникакой надежды,что Гогла выживет, иснего, не теряяни
минуты, сняли допрос. Ондалодноединственное объяснение случившемуся: он,
мол,покончил с собой, так как ему осточертели англичане. Доктор утверждал,
что о самоубийстве не может быть и речи: об этом свидетельствует вид и форма
раны, угол, под которым она нанесена. Гогла отвечал, что он куда хитрей, чем
воображает лекарь: он воткнул оружие в землю и кинулся наострие-- "прямо
как Навуходоносор", прибавил он, подмигнув санитарам.Доктор,щеголеватый,
краснолицый и --очень беспокойный человечек,презрительно фыркали ругал
своего пациента "а чем свет стоит.
-- От неготолку недобьешься! -- восклицалон. -- Настоящий дикарь.
Если бы только нам найти его оружие!
Нооружия этогоуже несуществовало. Просмоленную бечевку, вероятно,
занесловетром куда-нибудь в канаву,обломки палки скорее всего валялись в
разных углах двора, а вот,взгляните, какой-то тюремныйфрант, наслаждаясь
утренней свежестью, ножницами аккуратно подстригает ногти.
Натолкнувшисьна непреклонное упорствораненого, тюремное начальство,
конечно же, принялось заостальных. Оно пустило вход все свое умение. Нас
опять и опять вызывалина допрос, допрашивали и поодиночке и сразу по двое,
по трое. Чем только нам не грозили, как только не искушали! Меня вызывали на
дознаниеразпять, не меньше, и всякийраз я выходил победителем. Подобно
старикуСуворову, я непризнаюсолдата,которогоможно застичь врасплох
нежданным вопросом; солдат должен отвечать так же, как идет в атаку, -- живо
и весело.