После недолгого колебания Кай отвечает:
- Да.
- Покажите им.
Кай собирает несколько камешков вокруг нас и начинает складывать - самые крупные внизу, потом поменьше и так до верха. Наверху один камешек. Его руки двигаются проворно и уверенно, как тогда, когда он учил меня писать. Пирамида кажется шаткой, но не падает.
- Видите? Это просто, - говорит инструктор. - А позже я свистну, и вы начнете обратный спуск. Если потеряете дорогу, свистите. - Он раздает нам одинаковые металлические свистки. - Это будет нетрудно. Только идите вниз тем же путем, которым поднимались.
Его плохо скрытое пренебрежение к нам обычно забавляет меня. Но сегодня я его понимаю. Я сама чувствую отвращение, когда думаю, как мы покорно лезем снова и снова на свои маленькие холмики по первому слову. Как мы по приказу чиновников отдаем им самое дорогое и ценное. И никогда не боремся.
Нас уже почти не видно остальным, когда Кай поворачивается ко мне и я поворачиваюсь к нему. На мгновение мне кажется, что он хочет дотронуться до меня. Я больше чувствую, чем вижу, что его рука делает слабое движение по направлению ко мне, но затем снова падает вниз. И я разочарована сильнее, чем сегодня утром, когда открыла шкаф и не нашла на обычном месте медальона.
- Ты в порядке? - спрашивает он. - Прошлой ночью они обыскивали дома. Я не знал об этом, пока не вернулся с работы.
- Я в порядке.
- Мой артефакт...
Это все, что его беспокоит? Я гневно шепчу:
- Он в твоей клумбе. Зарыт под новыми розами. Откопай его и получишь снова.
- Я не об артефакте думаю, - говорит он, и, хотя он пока до меня не дотронулся, я согрета огнем его глаз. - Я не спал всю ночь, боялся, что из-за него ты попадешь в беду. Я беспокоюсь о тебе.
Эти слова звучат тихо здесь под деревьями, но в моем сердце они звучат громче, чем все Сто песен, спетые одновременно. И под его глазами тени, потому что он не спал, а думал обо мне. Мне хочется дотронуться до кожи под его глазами. Здесь особенно заметна его ранимость, и от моего прикосновения ему станет легче. А потом мои пальцы пробежали бы по его скуле. А потом вниз, к губам и к тому месту, где подбородок переходит в шею, а от шеи к линии плеч. Мне нравятся места, где одно встречается с другим: глаз - со щекой, запястье - с рукой. Что-то останавливает меня, я делаю шаг назад.
- Как ты...
- Мне помог кое-кто.
- Ксандер, - говорит он.
Как он догадался?
- Ксандер, - соглашаюсь я.
Какое-то время мы молчим. Я стою поодаль и вижу его всего. Потом он поворачивается и снова начинает пробираться между деревьями. Идем медленно; подлесок такой густой и запутанный, что это больше похоже на лазанье, чем на ходьбу. Упавшие деревья никто не убирает, и они лежат на земле, как гигантские кости.
- Вчера... - начинаю я. Я должна спросить, Хотя мой вопрос может показаться непоследовательным. - Вчера ты учил Ливи писать?
Кай снова останавливается и смотрит на меня. Его глаза кажутся почти зелеными под пологом деревьев.
- Конечно нет, - отвечает он. - Она спросила, что мы с тобой делали накануне. Она видела, как мы писали. Мы не были достаточно осторожны.
Я чувствую себя глупо, но мне стало легче.
- Я сказал, что показывал тебе, как надо рисовать деревья.
Он кладет около меня веточку и начинает ею рисовать что-то похожее на листья. Затем кладет веточку рядом, она должна изображать ствол дерева. И смотрю на его руки и не знаю, что делать дальше.
- Никто не рисует после окончания начальной школы.
- Знаю, - отвечает он, - но это хотя бы не запрещено.
Я лезу в сумку, достаю полоску красной ткани и привязываю ее к ветке упавшего дерева рядом с Каем. Опускаю глаза и смотрю на свои пальцы, которые завязывают полоску в узел.
- Извини. За то, что я вчера так себя вела. - Когда я выпрямляюсь, Кай уже впереди.
- Не извиняйся, - отвечает Кай, отрывая от куста клубок вьющихся зеленых стеблей, чтобы мы могли пройти. Он бросает клубок мне, и я ловлю его в изумлении. - Мне было приятно, что ты меня ревнуешь. - Он улыбается, и будто солнце освещает лес.
Стараюсь не улыбнуться в ответ.
- Кто сказал, что я ревную?
- Никто, - отвечает он. - Сам догадался. Давно наблюдаю за людьми.
- Зачем ты дал мне свой артефакт со стрелкой? - спрашиваю я. - Он красивый. Но я не была уверена...
- Никто, кроме моих родителей, не знает, что он у меня есть, - говорит он. - Когда Эми дала мне твой медальон, чтобы вернуть тебе, я заметил, как они похожи, и мне захотелось, чтобы ты увидела и мой артефакт.
Внезапно я слышу в его голосе чувство одиночества и другое чувство, от выражения которого его удерживает инстинкт самосохранения. "Мне захотелось, чтобы ты увидела меня". Потому что эта золотая вещица со стрелкой - часть его истории. Кай хочет, чтобы кто-нибудь его увидел.
Он хочет, чтобы я его увидела.
Мои руки тянутся к нему. Но я не могу так предать Ксандера после всего, что он для меня сделал. После того что только вчера вечером он спас нас обоих - Кая и меня.
Но есть что-то, что я могу дать Каю, никому не изменяя, потому что это только мое и не принадлежит Ксандеру. Стихотворение.
Я хочу прочесть ему только еще несколько строк, но, начав, трудно остановиться, и я читаю все. Слова связаны между собой. Некоторые вещи возданы для того, чтобы быть вместе.
- Эти слова нельзя назвать мирными, - замечает Кай.
- Да.
- Тогда почему они меня успокаивают? - спрашивает он удивленно. - Я не понимаю.
В молчании мы прокладываем свой путь сквозь все более густой подлесок. Стихотворение звучит в наших ушах.
Теперь я знаю, что хочу сказать.
- Думаю, это потому, что, когда слышишь эти строки, понимаешь: мы не единственные, кто так чувствует.
- Прочти его еще раз, - просит Кай мягко. Его дыхание прерывисто, голос звучит сипло.
Весь остаток времени, пока мы не слышим свисток инструктора, мы движемся к вершине холма, повторяя друг другу стихотворение, как песню. И эта песня известна только нам двоим.
Перед тем как покинуть лес, Кай снова учит меня писать мое имя на мягкой земле под одним из упавших деревьев. Мы низко склоняемся с красными полосками в руках. Если кто-нибудь подойдет и увидит нас, мы сделаем вид, что привязываем полоски к стволу. У меня не сразу получается буква "s", но мне нравится, как она выглядит: будто что-то колышется на ветру. Простую палочку с точкой над ней в букве "i" выучить легко, а как писать "а", я уже знаю.
Я пишу каждую букву своего имени курсивом и связываю их между собой. Рука Кая рядом с моей рукой, чтобы помочь. Мы не совсем прикасаемся друг к другу, но я чувствую тепло его руки и изгиб его тела, склоненного надо мной, когда я пишу. Cassia.
- Мое имя, - говорю я, отклонившись и глядя на буквы. Они неровные, написаны менее уверенно, чем буквы, которые пишет Кай. Если кто-то пройдет мимо и взглянет, он может вообще не понять, что это буквы. Но я-то знаю, что это. - Что дальше?
- Теперь, - отвечает Кай, - вернемся к началу. Ты знаешь "а". Завтра мы выучим "b". Постепенно ты узнаешь их все и сможешь записать свои собственные стихи.
- Но кто их стал бы читать? - спрашиваю я, смеясь.
- Я, - отвечает он. И протягивает мне еще одну использованную салфетку. Там, между жирными отпечатками пальцев и остатками пищи, написана еще одна глава истории Кая.
Кладу салфетку в карман и думаю о Кае, который писал на ней свою историю вот этими красными руками, обожженными огнем печи, около которой он работает. Думаю, как каждый раз, опуская исписанную грязную салфетку в карман, он рискует всем. Долгие годы он был сама осторожность, но теперь хочет использовать свой шанс. Потому что он нашел кого-то, кто хочет знать. Кого-то, кому он хочет рассказать.
- Спасибо, - говорю я, - за то, что ты учишь меня писать.
- Спасибо тебе, - отвечает он, и я вижу свет в его глазах, который появился благодаря мне, - что оберегла мой артефакт, и за стихи.
Мы многое могли бы еще сказать, но мы только учимся говорить друг с другом. Вместе мы выходим из-за деревьев. Не касаясь друг друга. Пока.
ГЛАВА 20
Вместе с Эми я иду домой после школы и работы по сортировке от остановки аэропоезда. Когда часть наших попутчиков уходит вперед, а другая - остается позади, Эми кладет руку мне на плечо.
- Я так виновата, - говорит она тихо.
- Эми, не думай об этом больше. Я не сержусь. Я смотрю в ее глаза, чтобы она убедилась в моей искренности, но они остаются печальными. Так много раз в моей жизни я смотрела на Эми, как на вариант самой себя. Но сейчас я чувствую, что это не так. Слишком многое изменилось за последнее время. Но Эми остается моей лучшей подругой. Мы взрослеем по-разному, но это не отменяет того, что долгое время мы жили бок о бок. Наши корни сплетены навсегда, и я рада этому.
- Ты не должна извиняться, - говорю я ей. - Я счастлива, что одолжила тебе медальон. В конце концов, он хотя бы порадовал нас обеих перед тем, как они его отняли.
- И все-таки я не понимаю, - возражает Эми мягко. - У них в музее полно экспонатов. В этом нет никакого смысла...
Я усмехаюсь, потому что никогда раньше не слышала из уст Эми ничего более близкого к неповиновению. Может быть, мы становимся не такими уж разными?
- Что мы делаем сегодня вечером? - спрашиваю я, чтобы переменить тему. Похоже, что Эми испытывает от этого облегчение.
- Я говорила сегодня с Ксандером. Он хочет идти в игровой центр. Что думаешь?
На самом деле я предпочла бы провести вечер, поднявшись на вершину малого холма. Мысль об игровом центре с его духотой и теснотой, вместо того чтобы посидеть и поболтать под чистым ночным небом, кажется мне ужасной. Но я могу пойти. Я могу сделать что угодно, чтобы все было нормально. И потом, у меня есть история Кая. Если повезет, я увижу и самого Кая в игровом центре. Надеюсь, он пойдет туда с нами сегодня.
Эми прерывает мои мысли:
- Смотри. Твоя мама ждет тебя.
Эми права. Мама сидит на ступеньках нашего мыльца и смотрит в нашу сторону. Увидев меня, она машет рукой и встает, чтобы идти нам навстречу. И машу ей в ответ, и мы с Эми немного ускоряем шаг.
- Она вернулась, - говорю я вслух, и по нотке удивления в моем голосе понимаю, что какая-то часть меня беспокоилась, что она может не вернуться совсем.
- А она уезжала? - спрашивает Эми, и я понимаю, что мамино отсутствие - это одна из тем, которые не следует обсуждать ни с кем, кроме членов нашей семьи. Не то чтобы чиновники этого потребовали. Просто нам не следует говорить на эту тему с посторонними.
- Вернулась раньше с работы, - уточняю я и даже не лгу при этом.
Эми прощается и идет к своему дому. Клен в ее дворе, похоже, собирается засохнуть, думаю я, заметив, что в разгар лета на нем осталось всего с десяток вялых зеленых листьев. Перевожу взгляд на мой двор: там клен утопает в зелени, и много красивых цветов, и моя мама идет встречать меня.
Это напоминает мне время, когда я была совсем маленькая и училась в начальной школе, а мамин рабочий день кончался раньше, чем мои занятия. Иногда мама с Брэмом выходила встречать мой поезд. Но им никогда не удавалось уйти далеко, потому что Брэм ежеминутно останавливался на что-нибудь поглазеть.
- Такое внимание к деталям может свидетельствовать о том, что он станет хорошим сортировщиком, - любил говорить отец.
Но когда Брэм подрос, стало очевидно, что его внимание к деталям улетучилось вместе с его молочными зубами.
Я добегаю до мамы, и она обнимает меня прямо здесь, на боковой дорожке.
- О, Кассия, - только и говорит она. Ее лицо выглядит бледным и усталым. - Прости, что я пропустила твое первое официальное свидание с Ксандером.
- Ты пропустила кое-что еще, что произошло вчера вечером, - шепчу я, уткнувшись лицом в ее плечо.
Она выше меня, и не думаю, что мне удастся когда-нибудь до нее дорасти. Я худая и маленького роста, в семью отца. В дедушку. Слышу такой знакомый мамин аромат - смесь запаха цветов и чистой ткани - и стараюсь вдохнуть глубже. Я так рада, что она вернулась.
- Я знаю.
Мама никогда не говорит плохо о правительстве. Единственный раз она проявила непокорность, когда чиновники обыскивали отца. Не думаю, что она станет вслух протестовать против несправедливости чиновников, отобравших артефакты. Она не протестует. Мне приходит в голову, что, если бы она стала кричать и злиться, это было бы направлено против ее собственного мужа. Ведь он тоже чиновник.
Хотя его не было среди тех, кто пришел в наш дом и требовал отдать принадлежащие нам ценности, он поступал так с другими.
Придя домой вчера вечером, отец только крепко обнял нас с Брэмом и сразу прошел в свою комнату, не сказав ни слова. Может быть, потому, что ему трудно было видеть боль на наших лицах и знать, что он причинял такую же боль другим людям.
- Мне жаль, Кассия, - говорит мне мама по дороге домой. - Я знаю, что значил для тебя твой медальон.
- Мне очень жаль Брэма.
- Да, я знаю. Мне тоже.
Мы входим в дом, и я слышу сигнал о том, что прибыл наш ужин. Но на кухне вижу только две порции.
- А как же папа и Брэм?
- Папа запросил, чтобы ему прислали ужин пораньше, он хотел погулять с Брэмом после занятий в школе.
- Правда? - спрашиваю я. Мы не часто просим о таких вещах.
- Да. Папа решил, что Брэма надо немного отвлечь от того, что случилось в последнее время.
Я рада за Брэма, что чиновники из Департамента питания удовлетворили папину просьбу.
- А почему ты не пошла с ними?
- Я хотела увидеться с тобой. - Она улыбается мне и оглядывает кухню. - Мы так давно с тобой не ужинали вдвоем. И я хочу услышать подробности о твоем свидании с Ксандером.
Мы сидим за столом напротив друг друга, и я снова замечаю, какой уставшей она выглядит.
- Расскажи о своей поездке, - прошу я, опережая ее вопрос о вчерашнем вечере. - Что тебе удалось увидеть?
- Я еще не уверена в результатах, - говорит она тихо, почти про себя. Потом выпрямляется: - Мы ездили в другой питомник, чтобы увидеть их посевы. А потом пришлось поехать в сельскохозяйственные районы. Все это заняло время.
- Но теперь все нормально?
- В основном да. Я должна написать официальный отчет и представить его чиновникам того, другого питомника.
- А о чем отчет?
- Боюсь, что это секретная информация, - говорит мама с сожалением.
Мы обе погружаемся в молчание, но это добром молчание между матерью и дочерью. Ее мысли где-то далеко, может быть, снова в питомнике. Может быть, она продумывает свой отчет. Но я не возражаю. Я расслабляюсь и позволяю собственным мыслям лететь, куда им угодно, то есть к Каю.
- Думаешь о Ксандере? - спрашивает мама с внимающей улыбкой. - Я тоже когда-то все время мечтала о твоем отце.
Я улыбаюсь ей в ответ. Нет нужды рассказывать ей, что я думаю о неправильном мальчике. Но нет, о нем так нельзя сказать. Хотя он имеет статус "Отклонение от нормы", в нем самом нет никаких дефектов и отклонений. Это наше правительство со всеми его классификациями и системами неправильное. Включая систему подбора пар.
Но если система неправильна, фальшива и нереальна, как расценить любовь между моими родителями? Если она родилась благодаря Обществу, может ли она быть настоящей и правильной? Этот вопрос я не могу выбросить из головы. Мне хочется ответить да. Что их любовь истинна. Я хочу, чтобы она была настоящей и красивой, независимо ни от чего.
- Мне надо собраться, чтобы идти в игровой Центр, - говорю я ей, когда она зевает, - а тебе надо лечь спать. Завтра еще поговорим.
- Да, пожалуй, я отдохну немного, - соглашается она.
Мы обе встаем. Я отправляю ее контейнер в бак для переработки; она несет в стерилизатор мою бутылку с водой.
- Перед тем как уйти, зайди попрощаться, хорошо?
- Конечно.
Мама уходит в свою комнату, я проскальзываю в свою. У меня есть несколько свободных минут до обязательных развлечений. Успею ли я немного почитать историю Кая? Решаю, что успею. Достаю грязную салфетку из кармана.
Мне хочется узнать о Кае больше, прежде чем я его сегодня увижу. Я чувствую, что мы становимся настоящими, естественными только тогда, когда вдвоем карабкаемся в лесах на холмы. В субботние вечера, когда мы в толпе других школьников, нам гораздо труднее быть самими собой. Тогда мы тоже идем сквозь полный препятствий лес, но нет пирамидок, которые могли бы указать выход, если только мы не построим их сами.
Я сижу на кровати и читаю, но снова и снова бросаю взгляд на полку, где еще вчера лежал медальон. Ощущаю острую боль потери и снова возвращаюсь к истории Кая. Продолжаю читать, слезы текут по щекам, и я начинаю понимать, что ничего не знаю о потерях.
Посередине салфетки Кай нарисовал деревню, маленькие дома, маленьких людей. Но все люди лежат на земле, лицом вниз. Никто не стоит прямо, только два Кая. Младший из них что-то несет в руках. Одна рука держит слово "мама", свисающее с его руки и немного похожее на тело. Верхушка одной из букв торчит вбок, как безжизненно брошенная рука.
Вторая рука держит слово "отец"; оно тоже безжизненно. И плечи Кая-мальчика согнулись под тля жестью этих двух коротких слов, его лицо запрокинуто вверх, к небу. Я вижу дождь, который превращается во что-то темное, мертвое и твердое. Боеприпасы, думаю я. Я видела их в кино.
Старший Кай отвернулся от деревни и от младшего мальчика. Его руки больше не раскрыты, как каши; они сжаты. За ним стоят люди в форме и наблюдают. Его губы изогнуты в улыбке, но глаза не смеются. Он в рабочей одежде. На брюках аккуратно заглаженная складка.
Сначала, когда пошел дождь
Из неба, широкого и глубокого,
Он пах, как шалфей. Это мой любимый запах.
Я влез на плато, чтобы рассмотреть его,
Чтобы посмотреть на подарки, которые он приносит.
Но этот дождь стал из синего черным
И не оставил ничего.
Сегодня в игровом зале чиновников мало, хотя народу хоть отбавляй: играют, побеждают, проигрывают. Я вижу троих, которые наблюдают за самым большим игровым столом. Они очень серьезны в своих белых униформах, их лица кажутся более напряженными, чем обычно. И это странно. Обычно в зале двенадцать или даже больше чиновников низшего уровня, которые следят за порядком и за счетом игры. Интересно, где сегодня остальные?
Вероятно, где-то что-то не в порядке.
Но здесь, по крайней мере, хоть что-то в порядке: Кай с нами. Один раз, пока мы с Ксандером пробирались сквозь толпу, я ловлю взгляд Кая в надежде дать ему знать, что я читала его историю, что думаю о нем. Он идет следом за мной, и мне хочется обернуться и дотронуться до его руки, но нельзя - слишком много свидетелей. Единственное, что я могу, - это помочь ему избегать опасности и сказать то, что я хочу, когда место и время позволят мне это сделать. И помнить его слова, его рисунки, даже если я хочу, чтобы такого никогда с ним не случалось.
Его родители умерли. Он видел, как это произошло. Смерть пришла с неба, и он это вспоминает каждый раз, когда идет дождь.