Несостоявшийся кавалер так и остался лежать на мостовой, а девушка поспешила вперед.
Но вот, наконец, и обиталище Драконоборца.
Храм, находившийся на склоне Парнасской гряды, представлял собой даже не одно здание, а целый комплекс сооружений.
Поди тут разберись, куда именно ей нужно.
Собственно, само древнее святилище, у которого они побывали нынешним утром, не производило большого впечатления и терялось на фоне более новых построек.
Скользнула взглядом по надписи, украшающей вход в храм: «Познай самого себя».
Хорошо бы, но нет времени.
Достала план, купленный ею в книжной лавке за два сестерция, и справилась с ним, где она находится.
Так, что здесь у нас?
Амфитеатр. Ага, вот он, по правую руку.
Святилища Посейдона и Диониса. Тоже на месте.
Булевтерий и какой-то «Пританей». Святой Симаргл, кто бы подсказал бедной воительнице, что оно такое?
Сокровищницы.
Ой, матушка моя Сэйра. И сколько же их тут!
Коринфян, афинян, аканфян, книдян, эолийцев, киренцев, фиванцев, потидейцев (это ж где, интересно, такие живут), римлян, тартесситов, сикионцев, сифнийцев, александрийцев.
Вот, наконец! Покои царя Мидаса.
Быстрая пробежка по одной из боковых улочек, несколько осторожных шагов.
Вот и дверь, запертая на замок. Да не простой, а с секретом. Нужно повернуть ручку определенным образом, и тогда откроется.
Но зря, что ли, ее обучали обращаться с замками?
Девушка покрутила ручку. Та не поддалась. Снова нажала на ручку и покрутила ее. Опять никакого результата.
– Задница Анубиса! – прошипела она.
И словно в ответ замок щелкнул.
– Эй, Ясон, ты слышал?
Орландина затаила дыхание. Проклятые вегилы. И не спится же им.
– Нет.
– А мне показалось, что-то звякнуло.
– Не-е, Тесей! – Звеня доспехом, страж проковылял мимо сокровищницы. – Это лисы, наверное. Аль мыши, может быть… Извести бы их, чтоб спать не мешали…
– Ты это только отцу Феофилу не ляпни, дурень! Забыл, что мышка – священная скотинка Аполлона, кормильца нашего…
Голоса удалились.
Орландина облегченно перевела дыхание, но, сообразив, что некогда расслабляться, осторожно отворила дверь.
Быстро шмыгнула внутрь и осмотрелась по сторонам.
Лунный свет, проникающий сквозь потолочные окошки, освещал интерьер Мидасовых покоев.
У дальней стены находились два массивных серебряных треножника. У северной стены стояли в ряд не сколько мраморных лавок, покрытых узорчатыми персидскими, а может, армянскими коврами.
Еще тут стояло изображение Аполлона. Вернее, Аполлона и Мидаса.
Высеченный из черного мрамора обнаженный бог дергал за уши в священном ужасе скорчившегося у его ног толстяка, в отличие от Аполлона, выполненного из белого мрамора. Уши были длинными, с кисточками на острых концах.
«Совсем как у Стира», – подумала Орландина. Да и вообще вытянутое и глупое лицо Мидаса напоминало ослиную морду заколдованного поэта.
Девушка горько усмехнулась.
Вот бы ее приятеля сюда привести. Возгордился бы, наверное, нос задрал. Дескать, храм в его честь.
Вдруг послышался приглушенный стук, словно что-то ударило в стену. За стуком последовало тихое шуршание. Затем все стихло.
У Орландины замерло сердце. Стараясь сохранить спокойствие, застыла в ожидании.
Больше никаких подозрительных звуков не последовало, и постепенно ее сердце забилось в нормальном ритме. Дыхание выровнялось, руки перестали дрожать.
«Наверное, крыса», – подумала она вслед за стражниками.
Ну, вот она в этой самой сокровищнице. И что дальше?
Скрестила руки на груди и начала делать то, что делала всегда, когда сердилась или была в отчаянии, – расхаживать по помещению.
Вперед-назад, десять шагов вперед, десять назад. Вперед-назад. Вперед-назад…
Шаги приглушала дорожка, лежащая вдоль стены.
Она даже представила себя жрицей Сребролукого – важной, богатой.
«Ласка, прекрати! – услышала, словно вживую, голос Ториквали. – Ты фести себя как последняя думкопф».
А потом вдруг в тишине ночи послышался звук скрежещущего о камень камня.
Одна из мраморных плит, облицовывавших стену, отодвинулась в сторону.
Девушка скользнула под ближайшую скамью, прикрытую мягким, ниспадающим до пола ковром, и затаилась.
Кто-то забрался в покои и замер, прислушиваясь.
– Никого нет, – сообщил кому-то.
– Но я могу поклясться, что слышал какой-то шорох.
– Дык елы-палы, крысы…
«Дались вам эти крысы», – подумала Орландина, стараясь как можно глубже забиться в угол.
Неужели это те, кто должен ей помочь? И именно на встречу с ними ее прислала сюда базарная прорицательница?
Но тогда почему все в ней противится мысли объявиться перед странными посетителями Мидасовых покоев?
На территорию храма Гавейн и Парсифаль прошли под видом несчастных бродяг. Двоюродных братьев-купцов, ограбленных пиратами под Патрами и лишившихся всего имущества, кроме горстки ауреусов, на которые они хотели попросить совета у Аполлона, как им быть дальше.
История, прямо сказать, шитая белыми нитками.
Но простат, поскольку они не претендовали на услуги оракула, а хотели всего-то переночевать где-нибудь поблизости от святилища, оказался к ним благосклонен.
Да и выглядели «братья» безобидно и жалко.
Повязки, пластыри из пихтовой смолы-живицы, синяки, шишки, рваная, кое-как чиненная одежда.
Ну, ни дать ни взять жертвы страшных морских разбойников.
Оба «круглых рыцаря», хотя и чуток поуспокоились, но по-прежнему были готовы поубивать друг друга. Настроение портила ноющая боль – встреча с земледельцами закончилась позорным отступлением.
В довершение всего из-за этой проклятой драки они не попали на обусловленную встречу.
Когда же, нарушив все правила конспирации, парочка заявилась домой к нужному человеку, тот не стал слушать объяснений, и хотя и взял письма, но сказал, что раз парни сами нарушили оговоренные правила из-за своих противоестественных наклонностей, то пусть выкручиваются, как знают (и откуда только узнал, подлюга, о потасовке и ее причинах?).
В виде особой милости дельфиец лишь указал им расположение потайного хода в сокровищницу царя Мидаса и настоятельно попросил забыть дорогу, по которой они к нему пришли. Отныне он будет разговаривать лишь с Ланселатом.
Но, слава богам, они сумели благополучно справиться с задачей.
Орудуя фальшивыми костылями, как рычагами, вояки приподняли каменную плиту, в которую было вделано подножие правого треножника, и, пока готовый лопнуть от натуги Гавейн удерживал тяжесть, Парсифаль ловко закатил под мраморный прямоугольник шарик, врученный им командором.
Затем, хихикая над сипящим и кашляющим бородачом, никак не могущим прийти в себя, блондин принялся укладывать в сумку лампады, курильницы и чаши.
Пару сотен денариев за этакую древность можно выручить. Хотя и опасно. Уж больно приметные вещички.
– Ой, посмотри! – прыснул блондинчик. – Умора и только!
Протянул сослуживцу серебряный слиток странной формы.
Гавейн взял его в руки, поднес прямо к носу и вдруг, грязно выругавшись, швырнул кусок серебра в Парсифаля.
– Ты чего, придурок?! – еле увернулся юноша. – Снова начинаешь?
– А ты чего? – набычился крепыш. – Специально дразнишься? Откуда взял осла? С собой принес?
– Делать мне больше нечего, – пожал плечами Перси.
Гавейн принялся лихорадочно обшаривать помещение. Грабить так грабить!
– Ну, чего, пошли, что ли?
– Нет уж! – вдруг прошипел бородач. – Я теперь отсюда так просто не уйду! Мне, может, тоже хочется отвести душеньку! Чем я его хуже?
С возмущением ткнул в золотого Лучника и стал карабкаться в нишу.
– Вот погоди ужо! Сейчас доберусь до твоего венца! Мало не покажется!! Парсифаль, а ну-ка, помоги!
Из-под скамьи Орландине почти ничего не было видно.
И лишь когда тот, кого назвали Гавейном, начал истерично выкрикивать угрозы, девушка поняла, что затеял мерзавец.
Она хотела закричать, спугнуть злодеев, но непонятный ужас парализовал ее.
Вернувшись из терм и не застав в гостинице ни сестры, ни Кара с его сопровождающими, Орланда страшно обеспокоилась.
Не из-за парней, нет. Пусть, как выразился Стир, отрываются. Хотя, конечно, у царя еще молоко на губах не обсохло.
Но вот Орландина. Что, если она попадется в лапы какому-нибудь прощелыге типа мерзкого Симона?
Некий внутренний голос подсказывал девушке, что сестра обязательно должна находиться где-нибудь поблизости от храма.
Почему так, она и сама не могла объяснить. Но перед глазами, когда Ланда мысленно звала Орландину, всплывала вырезанная по белому мрамору надпись: «Познай самого себя». И еще почему-то возникали… серебряные ослиные уши.
Совсем ее этот Стир заморочил. Пусть себе спит в стойле.
А она тем временем наведается в святилище. Благо находилось оно неподалеку от гостиницы. И, как разузнала Орланда у Толстяка, храмовые ворота не закрываются и на ночь, дабы паломники могли совершать угодные Фебу ритуалы круглосуточно.
– Но берегись храмовой стражи, – предупредил хозяин гостиницы. – Ужасные озорники!
Махнув рукой, девушка выскочила наружу и буквально побежала вверх по улице Латоны. К храму. Однако убежать далеко ей не пофартило.
– Эй, малютка, куда ты так спешишь? – раздался вдруг пьяный хриплый голос.
Чьи-то пальцы вцепились ей в левую руку и рванули с такой силой, что девушка чуть не упала.
Ланда попыталась освободить руку из сильной хватки напавшего мужчины. Тот подался вперед и едва не раздавил ее, прижав к стене. Она с трудом устояла на ногах.
На мужчину упал свет от фонаря.
Грубое лицо было все изрезано глубокими морщинами, а маленькая голова казалась смешной на могучей шее. Щетина покрывала подбородок и провалившиеся щеки, верхняя губа украшалась редкими усами, лоб нависал над глубоко посаженными пустыми глазами.
Орланду передернуло от отвращения.
– Отпусти, – потребовала она, с силой дернув руку, и снова мужчина потерял равновесие.
– Проклятая шлюха, думаешь сбежать от меня? – Его пальцы сильнее сжали кисть бывшей послушницы.
– Шлюха?! Да ты… ты… – От захлестнувшей ее злости христианка сразу позабыла о страхе и осторожности.
Она изо всех сил толкнула мужчину правой рукой.
– Утихомирься, милашка! У меня есть деньги.
Не обращая внимания на боль, Орланда яростно задергалась, силясь вырваться.
– Послушай, ты, идиот, я не шлюха! – Она снова попыталась увернуться, но ничего не вышло, только запуталась в своих юбках. – Да отпусти ты меня, черт бы тебя побрал!
Замахнулась на него свободной рукой. Мужчина поймал ее за запястье и заломил руку за спину. Боль пронзила Орланду.
Распутник рассмеялся, услышав сдавленный крик.
– Вот так-то лучше. Я люблю смирных шлюх. А теперь, – приблизил он к ней свое лицо, – как насчет маленького поцелуя старине Митрофану, прежде чем мы отправимся к тебе?
Ланда изо всех сил наступила хаму на ногу.
– А этого не хочешь?
– Маленькая дрянь! – Он притянул Орланду к себе и схватил за плечи. – Я же сказал: хочу, чтобы ты меня поцеловала.
От него пахло дешевым вином. Девушку передернуло от отвращения.
– Мне плевать на то, что ты хочешь, урод! – выпалила она, стараясь освободиться.
Приготовилась издать душераздирающий вопль, когда из темноты вдруг раздался резкий угрожающий голос:
– Отпусти ее.
Орланда сразу же почувствовала облегчение. В ней заискрилась надежда. Помощь! Снова попыталась вырваться, но мужчина не ослабил хватки и обернулся.
– Она моя, приятель. Поищи себе другую.
– Я сказал, отпусти ее.
Она встала на цыпочки, чтобы посмотреть на своего защитника.
Митрофан тоже обернулся, желая увидеть соперника.
– О господи, – пробормотала Орланда.
– Всевышний слишком занят, чтобы прийти вам на помощь, – произнес Эомай. – Но для того и существуем мы, смиренные слуги его.
Двери кабака за спиной рыцаря распахнулись. На секунду тишину ночного воздуха нарушил смех и стук кружек. На пороге появился мужчина, посмотрел в сторону Эомая и остановился.
– Брат, не нужна помощь? – По голосу христианка узнала Арнау.
Эомай улыбнулся, но в его серо-голубых глазах, которые, не мигая, смотрели на Митрофана, не было веселья. Он резко положил руку на эфес длинного меча.
– Спасибо, дружище, думаю, сам управлюсь.
Взгляд бывшего пирата или кем он там был до того, как стать Мечехвостом, остановился на Орланде:
– Рад видеть вас снова.
Христианка слабо улыбнулась.
Эомай продолжал недобро смотреть на вцепившегося в нее мужчину.
– По-моему, я просил тебя отпустить госпожу.
– А я ответил, – сердито рыкнул развратник, – что это моя шлюха. Я первый ее увидел.
– Ты олух! – обрушилась на него Орланда. – Сказано тебе, я не шлюха!
Митрофан заворчал и прижал ее к себе.
– Госпожа говорит правду, ты ошибся, – растягивая слова, изрек Эомай.
Он выпрямился и одним движением вытащил клинок.
– В последний раз предупреждаю.
Прощелыга словно только сейчас заметил меч и отпустил запястье Орланды, как будто оно обожгло его. Попятился назад, подняв руки вверх:
– Эй, благородный господин, я ничего не знал. Откуда мне знать, что она не шлюха? Порядочные женщины не разгуливают в одиночестве по ночам.
Эомай не стал утруждать себя ответом, он просто продолжал смотреть на мужика, поигрывая мечом.
– Ну-ну, не будем ссориться из-за пустяков, – быстро произнес Митрофан. – Забирайте ее.
Орланда лежала на кровати, уставившись в балдахин над головой.
Комната тонула во мраке, лампа была погашена, шторы плотно задернуты, чтобы не проникал лунный свет.
Она не могла видеть балдахин из темно-синего шелка, затканного узором в виде солнца с лучами, но это не имело значения. Думала сейчас не о шелковом пологе, а о рыцаре с серо-голубыми глазами. И о том, что ему рассказала.
А поведала она ему, можно сказать, все.
Из-за двери доносились голоса спорящих.
– Пойми, Эомай, это вообще не наши заботы. Орден и святая церковь никогда не вмешивались в мирские дела.
– Но борьба с черной магией – наше дело!
– Не устраивать же против колдунов крестовый поход…
Голоса стали почти неслышными, затем Эомай почти выкрикнул:
– Мы, в конце концов, давали клятву верности августу, а тут явно имеет место заговор.
Вновь неразборчиво.
– Ну, дружище, признайся, тебе просто до жути понравилась маленькая монашка…
И почему-то эти слова так поразили Орланду, что всего дальнейшего девушка уже не слышала.
Она, серая монастырская мышка, может кому-то нравиться настолько, чтобы тот забыл про все остальное.
И не какому-нибудь лавочнику или писцу, а настоящему рыцарю!
И с этой мыслью Ланда уснула.
Почему-то ей снились уши.
Ослиные.
Длинные…
Стиру тоже снился сон.
Будто бы он никакой не осел, а человек.
Такой, как был прежде. Вот только уши у него продолжали оставаться ослиными.
И играет он на лире. И не где-нибудь, а на Парнасе, в покоях Аполлона.
И раздирают его противоречивые чувства.
С одной стороны, как бы не оскорбить кифареда своей отвратительной игрой, а с другой…
Боги ведь, говорят, ревнивы – вот содрал же Аполлон кожу с бедного пастуха Марсия за то, что тот сыграл на флейте лучше него?
– Брехня! – изрек сидевший напротив Аполлон.
– Что, светлый бог? – робко осведомился Стир.
– Все, – резюмировал Феб. – И что играл он лучше меня, и что содрал я с него его грязную шкуру. Что я вам, кожевник, что ли?
Рапсод только кивнул. В самом деле, все было логично. Как человек может играть лучше бога?