Короче
говоря, нам было очень весело.
После этого мы гуляли по скалистому берегу, сидели на траве, смотрели в
подзорную трубу -когдамнеприставилиеекглазу,яничегонемог
разглядеть, но притворился,будточто-товижу,-азатемвернулисьв
гостиницу к раннему обеду. Вовремяпрогулкиобаджентльменанепрерывно
курили - судя по запахуихкурток,язаключил,что,должнобыть,они
предаются этому занятию с того дня,какдоставилиимнадомкурткиот
портного. Надобно упомянуть о том, что мы побывали на бортуяхты,гдеони
все трое спустились вкаютуизанялиськакими-тобумагами.Заглянувв
застекленный люк, я увидел, что они поглощены работой. Меня они оставилина
это время в обществе очень славного человека с большой копной рыжих волос на
голове и в маленькой глянцевитой шляпе; на его полосатой рубахеилижилете
было написано поперек груди заглавными буквами "Жаворонок". Я решил, что это
его фамилия, а так как он живет на борту судна и у него нет двери, где бы он
мог повесить табличку с фамилией, то онееноситнагруди;нокогдая
обратился к нему: "Мистер Жаворонок", - он сказал, что так называется яхта.
В течение всего дня я замечал,чтомистерМэрдстонбылсолиднейи
молчаливей, чем два других джентльмена. Те были очень веселыибеззаботны.
Они непринужденно шутили друг с другом, норедкообращалисьсшуткамик
нему. Мне казалось, что он более умен и сдержан и они питают к нему чувство,
сходное с моим. Раза два я подметил, как мистер Куиньон вовремяразговора
искоса посматривал на мистера Мэрдстона, словно желал убедиться, что тотне
выражаетнеудовольствия,аодинраз;когдамистерПасснидж(другой
джентльмен) особенно воодушевился, мистер Куиньон наступилемунаногуи
украдкой предостерег взглядом, указывая на мистераМэрдстона,которыйбыл
суров и молчалив. И я не припоминаю, чтобы в тот день мистерМэрдстонхоть
разок засмеялся - разве что посмеялся над Бруксом из Шеффилда, да и тобыла
его собственная шутка.
Домой мы вернулись рано. Вечер был прекрасный, и моя матьсновастала
гулять с мистером Мэрдстоном вдольживойизгородиизшиповника,аменя
отослали наверх пить чай. Когда он ушел, мать начала расспрашивать меня, как
я провел день, о чем говорили джентльмены и что делали. Яупомянулотом,
что они сказали о ней, аоназасмеяласьиназвалаихдерзкимилюдьми,
болтавшими вздор, но я понял, что это доставило ей удовольствие. Я это понял
не хуже, чем понимаю теперь. Я воспользовался случаем и спросил, знакомали
онасмистеромБруксомизШеффилда,ноонаответилаотрицательнои
предположила, что это какой-нибудь владелец фабрики ножей и вилок *.
Могу ли я сказатьоеелице,-стольизменившемсяпотом,какя
припоминаю, и отмеченном печатью смерти, как знаю ятеперь,-могулия
сказать, что его уже нет, когда вижу его сейчас так же ясно, как любое лицо,
на которое мне вздумается посмотреть на людной улице? Могу ли я сказать о ее
девичьей красоте, что она исчезла и нет ее больше,еслия,какивтот
вечер, чувствую сейчас на своей щеке ее дыхание? Могу ли я сказать, что мать
моя изменилась, если в моей памяти она возвращается к жизни всегдаводном
обличий? И если память эта, оставшаяся более верной еенежнойюности,чем
верен был я или любой другой, по-прежнему хранит то, что лелеяла тогда?
Я вижу еетакой,какоюбылаона,когдаяпослеэтогоразговора
отправился спать, а она пришла пожелать мне спокойнойночи.
Онашаловливо
опустилась на колени возле кровати, подперла подбородокрукамии,смеясь,
спросила:
- Так что же они сказали, Дэви? Повтори. Я не могу этому поверить.
- "Очаровательная"... - начал я.
Моя мать зажала мне рот, чтобы я замолчал.
- Нет, только не очаровательная! - смеясь, воскликнула она.-Онине
могли сказать "очаровательная", Дэви. Я знаю, что не могли!
- Они сказали: "Очаровательная миссис Копперфилд", - твердо повторил я.
- И "хорошенькая".
- Нет! Нет! Этого не могло быть. Только не хорошенькая! - перебиламоя
мать, снова касаясь пальцами моих губ.
- Сказали: "хорошенькая". "Хорошенькая вдовушка".
- Какие глупые, дерзкие люди! - воскликнуламать,смеясьизакрывая
лицо руками. - Какие смешные люди! Правда? Дэви, дорогой мой...
- Что, мама?
- Не рассказывай Пегготи. Пожалуй,онарассердитсянаних.Ясама
ужасно сержусь на них, но мне бы хотелось, чтобы Пегготи не знала.
Конечно, я обещал. Мы еще и еще раз поцеловались, и я крепко заснул.
Теперь, попрошествиитакогодолгоговремени,мнекажется,будто
Пегготинаследующийжеденьсделаламнепоразительноеинеобычайно
заманчивое предложение, о котором я собираюсь рассказать; но, вероятно,это
было месяца через два.
Однажды вечером мы снова сидели вдвоем с Пегготи (моей матери сноване
было дома) в обществе чулка, сантиметра, кусочка воска, шкатулкиссобором
св. Павла на крышкеикнигиокрокодилах,каквдругПегготи,которая
несколько раз посматривала наменяираскрываларот,словнособиралась
заговорить, но, однако, не произносила ни слова, - я бывстревожился,если
бы не думал, что она просто зевает, - Пегготи вкрадчивым тоном сказала:
- Мистер Дэви, вам не хотелось бы поехать со мной недели на две к моему
брату в Ярмут? Это было бы чудесным развлечением, правда?
- А твой брат добрый, Пегготи? - предусмотрительно осведомился я.
- Ах, какой добрый! - воздев руки, воскликнула Пегготи. - Апотомтам
море, лодки, корабли, и рыбаки, и морской берег, и Эм - онбудетигратьс
вами...
Пегготи имела в виду своего племянника Хэма, окоторомупоминалосьв
первой главе, ноговорилаонаонемтак,словноонбылглаголомиз
английской грамматики *.
Я раскраснелся, слушая ее перечень увеселений, и отвечал, что этоив
самом деле было бы чудесным развлечением, но что скажет мама?
- Да я бьюсь об заклад нагинею,чтоонанасотпустит,-сказала
Пегготи, не спуская с меня глаз. - Если хотите, я спрошу ее, как толькоона
вернется домой. Вот и все.
- Но что она будет делать без нас? - спросил я и положил локти на стол,
чтобы обсудить этот вопрос. - Она не может остаться совсем одна.
Тут Пегготи начала вдруг разыскивать дырку на пятке чулка,но,должно
быть, это была очень маленькая дырочка и ее не стоило штопать.