Онапредложилаему
выбрать самому, но он отказался - янемогпонятьпочему,-тогдаона
сорвала цветок и подала ему. Он сказал, что никогда, никогда нерасстанется
с ним, а я счел его попросту дураком, раз он не знает,чточерездень-два
все лепестки осыплются.
Пегготи стала проводить с нами по вечерам меньше времени,чемраньше.
Моя мать очень часто обращалась к ней за советом - казалось мне,чаше,чем
обычно, - и мы трое оставались закадычнымидрузьями;однаковчем-томы
изменились, и нам было уже не так хорошо втроем. Иной раз я воображал, будто
Пегготинедовольнатем,чтомояматьнадеваетсвоикрасивыеплатья,
хранившиеся у нее в комоде, и слишком часто ходит в гости к соседке, но я не
мог толком понять, в чем тут дело.
Мало-помалуяпривыквидетьджентльменасчернымибакенбардами.
Нравился он мне не больше, чем в самом начале,ияиспытывалвсетоже
тревожное чувство ревности; если жебылиуменядляэтогокакие-нибудь
основания, кроме инстинктивной детской неприязни и общих соображений, что мы
с Пегготи можем позаботиться омоейматерибезпостороннейпомощи,то,
разумеется, не те основания, какие я мог бы найти, будь я постарше. Но нио
чем подобном я тогда не задумывался. Я мог кое-что подмечать, но сплестииз
этих обрывков сеть и уловить в нее кого-нибудь было мне еще не по силам.
Однажды осенним утром я гулял сматерьювсадупереддомом,когда
появился верхом мистерМэрдстон,-теперьязнал,какегозовут.Он
остановил лошадь, чтобы приветствовать мою мать, сказал, что едет в Лоустофт
повидаться с друзьями, прибывшими туда на яхте, и весело предложилпосадить
меня перед собой в седло, если я не прочь проехаться.
Воздух был такой чистый и мягкий, а лошади, храпевшей и рывшей копытами
землю у садовой калитки, казалось, так нравилась мысль о прогулке,чтомне
очень захотелось поехать. Меня послали наверх к Пегготи принарядиться, а тем
временем мистер Мэрдстон спешился и, перебросивчерезрукуповодья,стал
медленно прохаживаться взад и вперед по ту сторону живой изгороди из лесного
шиповника, а моя мать медленно прохаживалась взад и вперед поэтусторону,
чтобы составить ему компанию. Помню, Пегготи и я украдкой посмотрели наних
из моегомаленькогоокошка;помню,какони,прогуливаясь,внимательно
разглядывали разделявший их шиповник и как Пегготи, которая была поистинев
ангельском расположении духа, сразу рассердилась и приняласьизовсехсил
приглаживать мне волосы щеткой - совсем не в ту сторону.
Вскоре мистер Мэрдстон и я тронулись в путь; лошадь пустилась рысьюпо
зеленой траве у обочины дороги. Онслегкапридерживалменяоднойрукой;
непоседливым я не был, но теперь, поместившись перед ним в седле, янемог
удержаться, чтобы не поворачивать голову и не заглядывать ему в лицо.Глаза
у него были черные и пустые -ненахожуболееподходящегослова,чтобы
описать глаза,лишенныеглубины,вкоторуюможнозаглянуть;вминуты
рассеянности благодаря игресветаониначинаютслегкакоситьикак-то
страннообезображиваются.
Бросаянанеговзгляд,янесколькоразс
благоговейным страхом наблюдал это явление и задавал себе вопрос, очемон
так сосредоточенно размышляет. Вблизиеговолосыибакенбардыбылиеще
чернее и гуще, чем казалось мнераньше.Квадратнаянижняячастьлицаи
черные точкинаподбородке-следыгустойчернойбороды,которуюон
ежедневно тщательно брил, - напоминалимнетувосковуюфигуру,какуюс
полгода назад привозили в наши края. Все это, а такжеправильноочерченные
брови и бело-черно-коричневое лицо - будь проклято его лицо и память онем!
- заставляли меня, несмотря на мои дурные предчувствия,считатьегоочень
красивым мужчиной. Не сомневаюсь, что красивымсчиталаегоимоябедная
мать.
Мыприехаливгостиницунаберегуморя,гдедваджентльмена,
расположившись в отдельной комнате, курили сигары. Каждый из нихразвалился
по крайней мере на четырех стульях, и были они одеты в широкие грубошерстные
куртки. В углу лежали связанные в огромныйузелпальто,морскиеплащии
флаг.
Когда мы вошли, оба неуклюже поднялись со стульев и сказали:
- Здравствуйте, Мэрдстон! Мы уже боялись, что вы умерли.
- Еще нет, - сказал мистер Мэрдстон.
- А кто этот малыш? - спросил один из джентльменов, положив руку мне на
плечо.
- Это Дэви, - ответил мистер Мэрдстон.
- Какой Дэви? - спросил джентльмен. - Дэви Джонс?
- Копперфилд, - ответил мистер Мэрдстон.
- Как? Обуза очаровательной миссис Копперфилд? - воскликнул джентльмен.
- Хорошенькой вдовушки!
- Куиньон, пожалуйста, будьте осторожны, - сказалмистерМэрдстон.-
Кое-кто очень не глуп.
- Кто же это? - смеясь, спросил джентльмен. Я с живостью поднял голову,
желая узнать, о ком идет речь.
- Всего-навсего Брукс из Шеффилда, - сказал мистер Мэрдстон.
С облегчением я узнал, что это всего-навсего мистер Брукс изШеффилда;
сначала я, право же, подумал, что они говорят обо мне!
Вероятно, было что-то очень забавное в этом мистере Бруксе из Шеффилда,
так как оба джентльмена расхохотались от души, и мистер Мэрдстон тожеочень
развеселился.Посмеявшись,джентльмен,которогоонназвалКуиньоном,
спросил:
- А каково мнение Бруксз из Шеффилда о затеваемом деле?
- Не думаю, чтобы в настоящее время Брукс был хорошо осведомлен онем,
но как будто он не особенно его одобряет, - ответил мистер Мэрдстон.
Снова раздался смех, а мистер Куиньон сказал, чтопозвонитизакажет
хереса, чтобы выпить за здоровье Брукса. Он так и сделал, акогдапринесли
вино, налил мне немножко и, дав печенье, заставил встать ипроизнести:"За
погибель Брукса из Шеффилда!" Тост был встреченгромкимиаплодисментамии
таким хохотом, что я тоже засмеялся, после чего они снова захохотали. Короче
говоря, нам было очень весело.
После этого мы гуляли по скалистому берегу, сидели на траве, смотрели в
подзорную трубу -когдамнеприставилиеекглазу,яничегонемог
разглядеть, но притворился,будточто-товижу,-азатемвернулисьв
гостиницу к раннему обеду.