Я уткнулся заплаканным лицом в одеялоиоттолкнулее
руку, когда она попыталась поднять меня.
- Это ваша вина, Пегготи, жестокая вы женщина! - сказаламать.-Мне
это ясно. Как вам позволила совесть восстановить моего родногосынапротив
меня или против того, кто мне дорог? Чего вы добивались, Пегготи?
Бедняжка Пегготи возвела глаза к небу, всплеснула руками и могла только
ответить, перефразируя молитву, которую я всегда повторял после обеда:
- Да простит вам бог, миссис Копперфилд, пусть никогда не придетсявам
пожалеть о том, что вы сейчас сказали!
- Есть от чего прийти в отчаяние! - воскликнула мать. -Иэтовмой
медовый месяц, когда, кажется, даже злейший мой враг и тот смягчился бы и не
захотел отнять у меня крупицу покоя и счастья! Дэви, злой мальчик!Пегготи,
какая вы жестокая! О боже! - раздраженно икапризновосклицаламоямать,
поворачиваясь то ко мне, то к ней. - Сколько огорчений,икакразтогда,
когда можно было бы ждать одних только радостей!
Я почувствовал прикосновение руки, которая не могла бытьрукойматери
или Пегготи, и соскользнул с кровати. Это была рукамистераМэрдстона,он
положил ее на мою руку и произнес:
- Что это значит? Клара, любовьмоя,вызабыли?Твердость,дорогая
моя!..
- Простите, Эдуард, - проговорила моя мать. - Я хотела держать себя как
можно лучше, но мне так неприятно...
- Неужели? Печально услышать это так скоро, Клара,-произнесмастер
Мэрдстон.
- Я и говорю, что тяжело в такое время... - сказала моямать,надувая
губки. - Это... это очень тяжело... не правда ли?
Он привлек ее к себе, шепнул ей что-то на ухо и поцеловал.Икогдая
увидел голову моей матери, склонившуюся к его плечу, и ееруку,обвивавшую
его шею, я понял, что он способен придать ее податливой натурелюбуюформу
по своему желанию, - я знал это тогда неменеетвердо,чемзнаютеперь,
после того как он этого добился.
- Идите вниз, любовь моя. Мы сДэвидомпридемвместе,-проговорил
мистер Мэрдстон. - А вы, мой друг, - тут он обратилсякПегготи,проводив
сначала мою мать улыбкой и кивками, - знаете ли вы, как зовут вашу хозяйку?
- Она уже давно моя хозяйка, сэр. Я должна бы знать, какеезовут,-
отвечала Пегготи.
- Совершенно верно. Но когда я поднимался по лестнице, мне послышалось,
будто вы называете ее по фамилии, которая уже ей не принадлежит. Знайте, что
она носит мою фамилию. Вы это запомните?
Пегготи в замешательстве взглянула на меня, приселаимолчапокинула
комнату, понимая, мне кажется, что ее ухода ждут, а мешкать нет ни малейшего
повода.
Когда мы остались вдвоем с мистером Мэрдстоном, он закрыл дверь, уселся
на стул, поставил меня перед собой и пристально посмотрелмневглаза.Я
чувствовал, что смотрю ему в глаза не менее пристально. И когда я вспоминаю,
как мы остались с ним лицом к лицу, сердце мое и теперь начинаетколотиться
в груди.
- Дэвид! - начал он, сжав губы и растянув рот вниточку.
- Дэвид! - начал он, сжав губы и растянув рот вниточку.-Еслимне
приходится иметь дело с упрямойлошадьюилисобакой,как,по-твоему,я
поступаю?
- Не знаю.
- Я ее бью.
Я что-то беззвучно пробормотал и почувствовал, как уменяперехватило
дыхание.
- Она уменядрожитотболи.Яговорюсебе:"Ну,сэтой-тоя
справлюсь". И хотя бы мне пришлось выпустить всю кровь из ее жил, я все-таки
добьюсь своего! Что это у тебя на лице?
- Грязь, - сказал я.
Мы оба знали, что это следы слез. Но если бы онповторилсвойвопрос
двадцать раз и при каждом вопросе наносил мне двадцать ударов, я уверен, мое
детское сердце разорвалось бы, но другого ответа я бы не дал.
- Ты очень понятлив для своих лет, -продолжалонсосвоейобычной
мрачной улыбкой, - и, вижу, ты очень хорошо понялменя.Умойтесь,сэр,и
пойдем вниз.
Он указал на умывальник, напоминавшиймнемиссисГаммидж,икивком
головы приказал немедленно повиноваться.
Я почти не сомневался, как не сомневаюсь и сейчас, что он сбил быменя
с ног без малейших угрызений совести, если бы я замешкался.
- Клара, дорогая, - начал он, когда яисполнилеготребованиеион
привел меня в гостиную, причем его рука покоилась на моемплече,-Клара,
дорогая, теперь, я надеюсь, все уладится. Скоро мы отучимся от наших детских
капризов.
Видит бог, что я отучился бы от них на всю жизнь, и на всю жизнь,быть
может, стал бы другим, услышь я в то время ласковое слово! Слово ободряющее,
объясняющее, слово сострадания моему детскому неведению,словоприветствия
от родного дома, заверяющее, что это мой родной дом, - такое слово родило бы
в моем сердце истинную покорностьмистеруМэрдстонувместолицемернойи
могло бы внушить мне уважение к нему вместоненависти.Кажется,моямать
была огорчена, видя, как я стою посреди комнаты, такойиспуганный,самна
себя непохожий, а когда я бочкомпробиралсякстулукакой-тоскованной,
несвойственной детям походкой,онаследилазамнойвзглядомещеболее
печальным, но слово не было сказано, и все сроки для него миновали.
Мы пообедали одни - мы трое. Казалось, он был очень влюблен в моюмать
- боюсь, что по этой причине он не стал мне болееприятен,-ионабыла
очень влюблена в него. Из их разговораяпонял,чтоегостаршаясестра
поселится у нас и ее ждут сегодня вечером. Не знаю, тогда ли, или позднеея
узнал,чтомистерМэрдстон,непринимаясамучастиявделах,был
совладельцемлибопростополучалежегоднокакую-точастьприбылей
лондонского торгового дома по продаже вин, скоторымбылсвязанещеего
прадед, и из тех же доходов получала свою долю его сестра;упоминаютеперь
об этом между прочим.
После обеда, когда мы сидели у камина и я помышлял о бегстве к Пегготи,
но не решался ускользнуть, опасаясь нанести обиду хозяинудома,ксадовой
калитке подъехала карета, и мистер Мэрдстон вышел встретить гостя.