После обеда, когда мы сидели у камина и я помышлял о бегстве к Пегготи,
но не решался ускользнуть, опасаясь нанести обиду хозяинудома,ксадовой
калитке подъехала карета, и мистер Мэрдстон вышел встретить гостя. Моямать
последовала за ним. Я неувереннодвинулсязанею,каквдругонакруто
повернулась в дверях полутемной гостиной и, обняв меня, какбывалопрежде,
шепнула мне, чтобы я любил своего нового отца и слушалсяего.Сделалаона
это быстро, как бытайком,словносовершаланечтозапретное,ноочень
ласково, сжала мою руку и удерживала в своей, пока мы не подошликмистеру
Мэрдстону, стоявшему в саду, после чего она отпустила мою руку ивзялапод
руку его.
Оказывается,этоприехаламиссМэрдстон,мрачнаянавидледи,
черноволосая, как ее брат, которого она напоминала и голосом и лицом;брови
у нее, почти сросшиеся над крупным носом, были такие густые, словно заменяли
ей бакенбарды, которых, по вине своего пола, она была лишена. Она привезла с
собой два внушительныхтвердыхчерныхсундукасосвоимиинициаламииз
твердых медных гвоздиков на крышках. Расплачиваясь скучером,онадостала
деньги из твердого металлического кошелька, акошелек,словновтюремной
камере, находился в сумке, которая виселаунеечерезплечонатяжелой
цепочке и защелкивалась, будто норовя укусить. Я никогда еще не виделтакой
металлической леди, как мисс Мэрдстон.
С чрезвычайным радушием ее провели в гостиную, издесьонацеремонно
приветствовала мою мать как новую близкую родственницу. Затем онавзглянула
на меня и спросила:
- Это ваш мальчик, невестка? Моя мать ответила утвердительно.
- Вообще говоря, я не люблю мальчиков, - сообщила мисс Мэрдстон. -Как
поживаешь, мальчик?
После такого ободряющего вступления я ответил, что поживаю очень хорошо
и надеюсь,чтоионапоживаеточеньхорошо;носказаляэтостоль
равнодушно, что мисс Мэрдстон расправилась со мной двумя словами.
- Плохо воспитан!
Произнеся эти словаоченьотчетливо,онапопросилауказатьейее
комнату, которая с той поры стала для меня местом, наводящим страхиужас;
там стояли оба черных сундука, каковые яникогданевиделоткрытымиили
оставленными не на запоре, и где висели (я подглядел, когда хозяйки не было)
в боевом порядке вокруг зеркала многочисленные стальные цепочки,надеваемые
мисс Мэрдстон, когда она наряжалась.
Я выяснил, что она приехалакнамнавсегдаивовсенесобиралась
уезжать. На следующее утро она принялась "помогать" моей матери,весьдень
возилась в кладовой и перевернула все вверх дном, наводя тампорядок.Чуть
ли не сразу меня поразила в ней одна особенность: она быласловноодержима
подозрением, что служанки прячут где-то в домемужчину.Пребываявтаком
заблуждении, она совала нос в подвал для угля в самое неподходящее времяи,
открывая дверцы темного шкафа, почтивсегдатотчасжезахлопывалаихв
полной уверенности, что наконец-то она поймала его.
Хотя в мисс Мэрдстон не былоничеговоздушного,нопросыпаласьона
вместе с жаворонками. Она была на ногах (подстерегаянеизвестногомужчину,
как я и теперь убежден), когда все в доме еще спали. Пегготиполагала,что
она и спит, оставляя один глаз открытым, но я неразделялеемнения,так
как, выслушав предположение Пегготи, попытался это сделать, и у меняничего
ее вышло.
Уже на следующее утро она встала с петухами итотчасжепозвонилав
колокольчик.Когдамояматьспустиласьвнизкутреннемузавтракуи
собиралась заварить чай, мисс Мэрдстон клюнула ее вщеку,-этоозначало
поцелуй, - и сказала:
- Вы знаете, дорогая Клара, я приехала сюда освободить вас по мересил
от хлопот. Вы слишком хорошенькая и беззаботная, - тут моя мать покраснела и
засмеялась, как будто ей пришлосьповкусутакоемнение,чтобыисполнять
обязанности, которые я могу взять на себя. Если вы, моя дорогая, дадитемне
ключи, я позабочусь обо всем сама.
С этой минуты мисс Мэрдстон держала ключи в своей сумочке-тюрьме днем и
под подушкой ночью, а мать имела к ним не большее касательство, чем я.
Моя мать отнеслась к потере власти не безвозражений.Однажды,когда
мисс Мэрдстон развивала планы ведения домашнего хозяйства в беседе с братом,
одобрившим их, моя мать вдруг расплакалась и сказала, что, по еемнению,с
ней могли бы посоветоваться.
- Клара! - строго произнес мистер Мэрдстон. - Клара, я удивляюсь вам.
- О! Хорошо вам говорить, Эдуард, что вы удивляетесь! - воскликнула моя
мать. - И хорошо вам говорить о твердости, но будь вы на моем месте, этоне
понравилось бы и вам.
Твердость, должен я заметить,быласамымважнымкачеством,которым
мистер и мисс Мэрдстон козыряли. Не знаю, как бы я объяснил это слововто
время, если бы меня спросили, но, на свойлад,японималясно,чтооно
означает тиранический, мрачный, высокомерный, дьявольскийнрав,отличавший
их обоих. Их символ веры, как сказал бы я теперь, был таков: мистер Мэрдстон
- тверд; никто из окружающих его не смеет бытьстольтвердым,какмистер
Мэрдстон; вокруг него вообще нет твердых людей, так как перед его твердостью
должны преклоняться все. Исключение - мисс Мэрдстон. Она может быть твердой,
но только по праву родства, она зависит от него и менее тверда, чем он.Моя
мать - такжеисключение.Онаможетидолжнабытьтвердой,нотолько
покоряясь их твердости и твердо веря, что на беломсветедругойтвердости
нет.
- Очень тяжело, что в моем доме... - начала моя мать.
- В моем доме? - перебил мистер Мэрдстон. - Клара!
-Яхочусказать:внашемдоме!-поправиласьмоямать,явно
испугавшись. - Мне кажется, вы должны знать, что я хотеласказать,Эдуард.
Очень, я говорю, тяжело, что в вашем доме янемогусказатьнисловао
домашнем хозяйстве. Право же, я хозяйничала очень хорошо донашейсвадьбы!
Есть свидетели.