Сноваменя
внезапно пронзает страх: что, если не прав наш добрыйстарыйсвященник,а
правы мистер и мисс Мэрдстон, и все ангелынебесные-ангелыразрушения?
Снова, когда я пошевельну пальцем или ослаблю мускулылица,миссМэрдстон
пребольно тычет меня молитвенником в бок...
И снова я замечаю, как перешептываются соседи, глазея на мою мать ина
меня, когда мы шествуем из церкви домой. Снова, когда те трое идутрукаоб
руку, а я плетусь один позади, я ловлю эти взгляды и думаю: неужели и впрямь
так сильно изменилась легкая походка матери и увяла радость на ее прекрасном
лице. И снова я стараюсь угадать, не вспоминают ли, подобномне,соседио
тех днях, когда мы возвращались с ней вдвоем домой, и ятупоразмышляюоб
этом в течение целого дня, дня угрюмого и пасмурного.
Стали поговаривать, не отправить ли меня в пансион.Подалиэтумысль
мистер и мисс Мэрдстон, а моя мать, конечно, с ними согласилась. Однако ни к
какому решению не пришли. И покуда я учился дома.
Забуду ли я когда-нибудь эти уроки? Считалось, что их дает мне мать, но
в действительностимоиминаставникамибылимистерМэрдстонссестрой,
которые всегда присутствовали на этих занятиях и не упускалислучая,чтобы
не преподать матери урок этой пресловутой твердости - проклятья нашей жизни.
Мне кажется, именно для этого меня и оставили дома. Я был понятлив иучился
с охотой, когда мы жили с матерью вдвоем. Теперьмнесмутновспоминается,
как я учился у нее на коленях азбуке. Когда я гляжу на жирныечерныебуквы
букваря, их очертания кажутся мне и теперь такими жезагадочно-незнакомыми,
а округлые линии О, С, 3 такими же благодушными, как тогда. Они невызывают
у меня ни вражды, ни отвращения. Наоборот, мне кажется, я идупотропинке,
усеянной цветами, к моей книге о крокодилах, и всю дорогу меняподбадривают
ласки матери и ее мягкий голос. Но эти торжественные уроки, последовавшие за
теми, прежними, я вспоминаю как смертельный удар,нанесенныймоемупокою,
как горестную, тяжкую работу, какнапасть.Онитянулисьдолго,ихбыло
много, и были они трудны, - а некоторые и вовсе не понятны, - и наводилина
меня страх, такой же страх, какой, думается мне, наводили они и на мою мать.
Мне хочется припомнить, как все это происходило, и описатьоднотакое
утро.
После завтрака я вхожу вмаленькуюгостинуюскнигами,тетрадьюи
грифельной доской. Моя мать уже ждет меня засвоимписьменнымстолом,но
совсем не так охотно, как мистер Мэрдстон в кресле у окна(хотяонделает
вид, будто читает), илимиссМэрдстон,котораявосседаетвозлематери,
нанизывая стальные бусы. Одно только присутствие их обоих оказывает наменя
такое действие, что ячувствую,какуплываютневедомокудавсеслова,
которые я с превеликим трудом втиснул себевголову.Кстатиговоря,мне
хочется узнать, куда же они деваются.
Я протягиваю матери первую книгу. Это грамматика, а быть может, история
или география. Прежде чем оставить книгу в ее руках,якидаюнастраницу
последний взгляд утопающего и сразу, галопом, начинаюотвечатьурок,пока
страница еще свежа в памяти.
Прежде чем оставить книгу в ее руках,якидаюнастраницу
последний взгляд утопающего и сразу, галопом, начинаюотвечатьурок,пока
страница еще свежа в памяти. Но вот я спотыкаюсь. Мистер Мэрдстонподнимает
глаза. Я спотыкаюсь вторично. ПоднимаетглазамиссМэрдстон.Якраснею,
перескакиваю через полдюжинусловиостанавливаюсь.Ядумаю,чтомать
показала бы мне книгу, если бы посмела, но она не смеет и толькопроизносит
тихо:
- О! Дэви, Дэви!..
- Клара, будьте тверды с мальчиком! - вмешивается мистер Мэрдстон. - Не
говорите: "О! Дэви, Дэви!" Это ребячество.Онлибознаетурок,либоне
знает.
- Он его не знает, - грозно говорит мисс Мэрдстон.
- Боюсь, что так, - соглашается моя мать.
- В таком случае, Клара, вернитеемукнигу,ипустьонвыучит!-
продолжает мисс Мэрдстон.
- Да, да, конечно, дорогая Джейн, я так и хотела сделать... Дэви, начни
сначала и не будь таким тупицей, - говорит моя мать.
Я подчиняюсьпервомуприказуиначинаюсначала,ночтокасается
второго, то тут меня постигает неудача, ибо я ужасный тупица.Яспотыкаюсь
еще раньше, чем в первый раз, спотыкаюсь на том самом месте, котороетолько
что благополучно миновал, и замолкаю, чтобыподумать.Нодумаюянеоб
уроке. Я думаю о том, сколько ярдовтюляпошлоначепецмиссМэрдстон,
сколько стоит халат мистера Мэрдстонаилиодругихподобныхженелепых
вещах, к которым я не имею никакогоотношенияинежелаюиметь.Мистер
Мэрдстон делает нетерпеливый жест, которого я давно ждал. Так же поступает и
мисс Мэрдстон. Моя мать смотрит на них покорно, закрывает книгу и кладетее
возле себя, словно это недоимка, по которой мне придется рассчитаться, когда
я покончу с другими уроками.
Количество этихнедоимокрастет,какснежныйком.Чембольшеих
становится, тем тупейстановлюсья.Делобезнадежное,ячувствую,что
барахтаюсь в трясине чепухи и решительно немогувыкарабкаться,апотому
покоряюсь судьбе. Есть нечтоглубокопечальноевтех,полныхотчаяния,
взглядах, какими мы обмениваемся с матерью, когда я делаю все новые иновые
ошибки. Но самый страшный момент этих злосчастныхуроковнаступаеттогда,
когда мать (полагая, будто еенеслышат)пытается,едвашевелягубами,
подсказать мне. В это мгновение мисс Мэрдстон, давно уже подстерегавшая нас,
произносит внушительно:
- Клара!
Мать вздрагивает, краснеет и слабо улыбается. Мистер Мэрдстон встаетс
кресла, хватает книгу и швыряет в меня или дает мне ею подзатыльник, а затем
берет за плечи и выталкивает из комнаты.
Даже в том случае, если урок проходитблагополучно,меняждетсамое
худшее испытание в образе устрашающей арифметической задачи.Онапридумана
для меня и продиктована мне мистером Мэрдстоном:"Еслиязайдувсырную
лавку и куплю пять тысяч глостерскихсыровпочетыресполовинойпенса
каждый и заплачу за них наличными деньгами.